Всё больше нитей связывает его с Будапештом. Две венгерские писательницы — Янка Воль и Штефания дарят ему, страстному читателю, свои книги на немецком, французском, английском и итальянском языках. Подружился с Йокаи[66] и его женой Розой Лаборфалви и вместе с Йокаи пишет мелодраму «Любовь поэта». И хотя и здесь его не оставляют в покое, Лист всё сильнее привязывается к Будапешту. Новый слуга самовольно открыл квартиру Листа и промотал все его вещи. К счастью, большая часть ценностей попала в ломбарды, и друзья Листа кое-как смогли вернуть вещи в квартиру на Рыбной площади. А в один прекрасный день в квартиру Ференца заявился мужчина с мрачным лицом и сообщил, что он — Спиридон.
— А фамилия? — полюбопытствовал Лист.
— Князевич.
— На каком же языке вы говорите?
— На всех языках, сударь.
— И откуда вы?
— Из Черногории. Прислан к вам госпожой Каролиной Витгенштейн.
У Ференца пробежал по спине холодок.
— Княгиня ничего не писала мне о вас!
— Она сказала, что неважно. Но строго-настрого наказала мне: три раза в день кормить вас горячим, коньяк заменить лёгким красным вином. Сигар она вам разрешает не больше шести штук на день и велела взять с вас, сударь, слово, что вставать по утрам вы будете не раньше половины десятого.
— Но я не ребёнок, чтобы так распоряжаться мной!
— Я это тоже сказал её сиятельству, но она говорит, что вы уже привыкли, что вами всегда кто-нибудь распоряжается.
Так Спиридон Князевич окончательно занимает пост дворецкого в доме Листа.
Ференц ненавидит споры, и его очень утомляют письма Каролины. Поэтому он предпочитает сносить выходки Спиридона, который бреется английскими бритвами своего барина и пользуется его одеколоном (и коньяком) и, объединяя себя и маэстро, любит говорить во множественном числе: «Сегодня мы не занимаемся. Вчера принимали господина министра Трефорта и очень устали от долгих разговоров…»
Затворнице на Виа Бабуино Спиридон отправляет горестные письма на каком-то непонятном языке, в котором удивительно перемешались слова всех племён и народов, когда-либо встречавшихся Спиридону на его жизненном пути, — албанские, итальянские, немецкие, венгерские и сербские. Он пишет, как ему больно видеть, что посторонние люди беззастенчиво разворовывают и без того занятое время старого аббата: он играет то для помощи Ассоциации писателей и художников, то для «Объединения домохозяек». На его деньги покупается кирпич для будущего сиротского дома и детского сада, он же даёт концерты в пользу пострадавшим от наводнения в Сегеде, а затем в помощь городов Комаром, Эстергом, Уйпешт и Обуда. Особенно же Князевичу не нравятся многочисленные визитёры и гости: Иоахим, Хубаи, Пабло Сарасате, Венявский, Гольдмарк, Сен-Санс, Делиб, Массне.
В ответ на эти письма — телеграмма из дома на Виа Бабуипо к Анталу Аугусу: подыщите Ференцу горничную и повариху! Аугус и его семейство принимают срочные меры, и несколько часов спустя в маленькой квартире маэстро уже кипит генеральная уборка, с утра до вечера хлопают дверцами шкафов, дверьми и створками окон, скребут полы и что-то там жарят и варят на кухне.
Неудивительно, что маэстро поспешно сбегает из дома. Сначала в Дюссельдорф, Ганновер, Веймар, затем снова в Ганновер, где ему судьбой уготована самая горестная встреча в жизни. У Бронзарта гость — смертельно больной Ганс Бюлов, он одинок: нет семьи, нет рядом детей. Верных друзей и почитателей он тоже всех прогнал от себя. И вот сейчас нашёл себе единственное пристанище — у Бронзарта. Врачи предписали ему лежать не двигаясь: у бедняги инсульт со всеми вытекающими отсюда последствиями: перекошен рот, но открывается одни глаз, парализована правая рука, говорит с трудом, невнятно.
— Отец, дорогой учитель… бог тебя послал мне! — лепечет он.
А минуту спустя уже новый припадок гнева, и лучше оставить его одного: как бы не хватил новый удар.
— Не могу, не могу! — кричит он и колотит здоровой рукой по кровати. — Обманули меня, высосали по капле мою кровь! А сейчас убить меня хотите?
Бронзарт рассказывает Ференцу предысторию заболевания. Ганс за восемь месяцев изъездил всю Америку, дав сто сорок концертов. Дирижировал и играл сам почти на каждом. Всё время на память, без нот, что ещё больше усиливало нервное напряжение. Бронзарт пригласил к Гансу известнейшего берлинского профессора, и тот вынес приговор: немедленно отправить его в Годесбергский санаторий. Если не поместить больного под строгий врачебный надзор, он может не прожить и нескольких недель, а то и дней.
66