Маэстро всё меньше жалует вниманием гостей. Принимает только самых любимых учеников своих. Впрочем, одному гостю он не может отказать: Клод Дебюсси — лауреат Римской премии. Он приходит и играет хозяину. Он буквально навьючен нотами. Новинки: Франк, Лало, Шабрие, Рейер, Форе.
— До встречи в Париже, — долго пожимая руку Дебюсси, обещает маэстро, — не хочу умереть, ещё раз не повидав Парижа.
В марте 1886-го Ференц гостит в Будапеште, на даче у родителей своей любимой ученицы Вильмы Варги. После обеда он отдыхает в шезлонге в саду. Солнечный полдень. Тихо шелестит ветерок в ветвях, гудят шмели, поскрипывает колесо на колодце.
Напевает крестьянка, работающая по соседству, в огороде. Старый музыкант в полудрёме прислушивается к мелодии, а вечером сообщает своим хозяевам:
— Это же совсем не то пение, что я слышал у цыган. Та крестьянка пела неторопливо, с расстановкой и долгими паузами. И мелодия была такая чистая, словно красивое, открытое крестьянское лицо.
Вильма и её отец сдержанно улыбнулись. Потом господин Варга говорит:
— Ваше преподобие, вы сейчас будто епископ Геллерт тысячу лет назад — открыли музыку венгров…
Что ж, открыл. Наверное, грубиян Брашшаи кое в чём был прав. Только теперь уже поздно, теперь уже не кинешь за спину котомку, не пойдёшь по венгерской земле куда глаза глядят. Куда позовёт за собой песня.
11 марта 1886 года он даёт прощальный ужин своим друзьям в ресторане Западного вокзала. Ещё никогда ученики не видели его таким грустным и молчаливым. А в поезде, опустив окно, он говорит им:
— Прощайте!
— До свиданья, дорогой Мастер, до встречи зимой…
— До свиданья, друзья, — отвечает им приглушённый голос, — да только не здесь, а там. Мне остался один шаг, а вам ещё шагать да шагать.
День спустя он в Антверпене. На вечере у Линенов. Зарембский, один из любимых учеников Листа, попросил учителя сыграть что-нибудь. Маэстро велел погасить электрический свет и сел к роялю. После одного собственного этюда он вдруг заиграл «Траурный марш» из сонаты Шопена. Все были поражены, слушали, погрузившись в свои мысли. Может быть, ещё никогда печальная песнь Шопена не звучала для них с такой потрясающей душу силой.
В Лондоне он уже больше посетитель концертов, хотя иногда и сам садится к роялю. Из Англии он возвращается в Париж, но останавливается не как всегда, не у Эраров, а в настоявшем на своём приглашении семействе Мункачи.
После Парижа Веймар. После долгих лет отсутствия приезжает Козима. В течение нескольких минут она наводит порядок в домашнем хозяйстве: удаляет Лину Шмальхаузен, приструнивает прислугу, затем принимается и за отца: «Моя дочь Даниела выходит замуж за учёного Генриха Тодэ, и хорошо, если бы дедушка тоже приехал на свадьбу. А летом 10-летний юбилей Театра торжеств… Сейчас, когда мет Рихарда…» — Козима не договаривает, но и по одному её тону можно понять, что это святой долг Ференца Листа присутствовать на юбилее театра, и тщетно отец пытается отговориться: «Устал, нездоров, простудился в Париже и едва ли соберусь с силами». Козима не любит лишних разговоров. Она везёт отца в Галле, где двое профессоров подвергают старого аббата тщательному медицинскому обследованию. Диагноз: водянка, не справляется сердце. Нужно основательное лечение. Безотлагательно. И нужно оперировать оба глаза, иначе отцу грозит полная слепота.
Лист просит небольшой отсрочки. Ему нужно ещё съездить в Зондерхаузен, на Листовские празднества: «Горная симфония», «Идеалы», «Битва гуннов», «Гамлет», «Пляска смерти» и в завершение торжеств — оратория «Христос».
Козима тоже уступает. В Зондерхаузене действительно ждут старого Мастера. Пусть погреется в лучах всеобщего признания после стольких нападок, подножек и наветов.
Однако Листу приходится дать обещание дочери на свадьбу Даниелы приехать обязательно.
На Листовских празднествах он чувствует себя всё хуже: одолевает кашель. Отсюда он отправляется в Кольцах, в гости к семейству Мункачи…Хорошо бы погулять в кольпахском парке, но нет сил. Ференц просит подкатить кресло к открытому окну, чтобы он мог всласть надышаться запахами леса, росистой листвы, прелых прошлогодних трав.
Мункачи набрасывает его портрет. Хорошо ещё, что маэстро почти ничего не видит: под кистью художника рождается образ старого усталого человека, старого властелина, которому уже больше не нужен ни трон, ни скипетр, а только покой.