По почину Томана и Хайнальда через несколько дней в Венгрии возникло движение во главе с Ассоциацией венгерских писателей и художников. Организация и сбор подписей затянулись вплоть до начала 1887 года, когда была подана петиция в парламент.
Зал заседаний полон, присутствует почти всё правительство. Вверху, на галерее, цвет венгерского искусства.
Дискуссии завязались в связи с предложением Кальмана Тали одновременно с Листом перевезти в Венгрию и останки князя Ракоци.
Ему возражал Корнель Абрани:
— Каждый народ считает своей гордостью, чтобы прах его великих сыновей, известных и уважаемых во всём мире, покоился у себя на родине. Италия торжественно перевезла к себе останки Россини. Так же поступила Германия с прахом Вебера, Англия, всю жизнь преследовавшая, изгнавшая из своих пределов Байрона, после его смерти с большой помпой перевезла тело поэта на родину. Почтенный парламент! Семьдесят лет назад Венгрия ещё не была так сильна, чтобы привязать к себе жизнь и талант Ференца Листа, ныне же Венгрия проявила бы своё бессилие, отказавшись перевезти тело Листа на родину. Величие Листа всегда будет в памяти просвещённого мира, и всегда люди будут спрашивать: а где Лист похоронен? Какой же мы дадим им ответ? Что его могила в чужом краю? Или, наоборот, что он на вечном покое тут же, где родился, в своей отчизне.
Следующим оратором был Эден Штайнакер, депутат парламента от трансильванских саксонцев. Он тоже был за перенесение останков Листа из Германии на его родину, в Венгрию. Возникла удивительная, странная ситуация, когда немец по языку Штайнакер преподал своим венгерским коллегам урок истинного патриотизма. Чаша весов явно начала склоняться в сторону приверженцев Листа, что пришлось отнюдь не по нраву правительству. Депутат Тали упорно связывал дело об останках Листа с движением за перенесение на родину праха князя Ракоци. Это уже само по себе представляет трудную проблему. Но рядом с тенями двух великих вырастает ещё, и грозная третья. Что будет, когда почиет Лайош Кошут? После прецедента с Листом и Ракоци уже не остановить нацию на полпути: она потребует в своё время возвращения на родину и останков Кошута. Дилемма труднейшая. Приходится выступать самому премьер-министру. И Кальман Тиса, великий мастер политических интриг, ловушек и уловок, и на сей раз не ударил в грязь лицом: он так ловко посадил на мель корабль этого благородного дела, что в ответе за всё в конечном итоге оказался парламент.
Из выступления Тисы получалось, что венгерский народ может попросить выдать ему останки великого композитора, но само правительство с такой просьбой обращаться не намерено.
Козима холодно приняла делегацию Союза венгерских писателей и работников искусств. Сказала твёрдо и окончательно:
— Прах отца выдам только венгерскому правительству, и никому другому!
Больше этот вопрос она ни с кем и не обсуждала.
В доме на улице Виа Бабуино увядшие цветы, почерневшие от пыли гипсовые статуэтки. Каролина только тремя неделями пережила оскорбительную речь венгерского премьера. 7 марта 1887 года не стало и её.
Но ещё одно, последнее обращение всё же рождается. Не к парламенту, не к премьеру Кальману Тисе — к народу. Это поэт Эмиль Абрани требует вернуть на родную землю прах величайшего из артистов.
Но Кальман Тиса оказался сильнее Эмиля Абрани, Корнеля Абрани, Иштвана Томана и всех тех, кто стоял в карауле у тела великана.
Ему это удалось, потому что мало кто знал, над останками какого великого человека закрылась крышка байрейтского склепа. Мало кто знал — по крайней мере, у него на родине.
ФЕРЕНЦ ЛИСТ ПРОДОЛЖАЕТ ЖИТЬ
В письме одному чешскому другу Балакирев уже в июне 1900 года так писал:
«…Вы совсем не знаете Листа, считая его только виртуозом и не подозревая, что он, глубоко затронувший в своей музыке совсем новые сферы, о которых другим и во сне не грезилось, представляет из себя композитора гениального… Посмотрите его «II. Pensieroso» («Мыслитель»), написанное под вдохновением известной статуи Микеланджело над могилами Медичи во Флоренции. Как много в ней глубины!.. Если б Лист, написав эти только две странички, умер, не сделав ничего другого, то и тогда следовало бы назвать его Бетховеном наших дней».