Три дня мама не брала меня на руки. Но потом смирилась. А когда спустя время увидела, как у меня из-под шапочки ползет вошь, всполошилась. В ее сердце проснулась материнская любовь, смывшая разочарование. Она меня искупала, переодела, обогрела, прижала к груди.
В этой любви я купаюсь всю жизнь.
ВЕСНА
Зимы в Сибири долгие и холодные. Пурга иногда на целые недели отрезает села от всего мира. Поэтому все, и особенно дети, радуются весне. Солнце с каждым днем все более прогревает землю. Остатки снега можно найти только под прошлогодней соломой, под кучей навоза в огороде да в зарослях лесопосадки, которая ограничивает мой мир на востоке.
Но двор от улицы ничем не ограничен. Он зарос мелкой травой, которую мы называли калачиками. Через дорогу, на юг, волнами уходят покрытые изумрудной зеленью озимой пшеницы колхозные поля. Между волнами — ляги, так в Сибири называют впадины между холмами. В лягах — талая вода. Целые озера талой воды. Только верхний слой земли прогрелся, а глубже она еще застывшая от сильного и долгого мороза. Поэтому вода уходит медленно.
Однажды мы с братом Андреем и двоюродным братом Генкой спустились в одну такую лягу. Домов не видно. Только небо и изумрудные берега озера, вода в котором такая чистая и спокойная, что не сразу и поймешь, где пшеница в воде, а где — на берегу. В озере отражаются синее небо и пушистые облака. Звонкая тишина только усиливает чудесность момента. Не раздумывая долго, я с тихим благоговением и замиранием сердца перед чудом вокруг нас вхожу в воду, такую манящую и такую студеную. Всколыхнувшаяся поверхность воды разбросала облака и скрыла небо.
Отрезвление пришло быстро. Сначала страх — я чуть не утонул в ляге, вода даже с краю была мне по грудь. Ребята бросились меня спасать. Промокли с ног до головы. Потом — шумное возмущение перепуганной до смерти мамы. Она быстренько раздела меня, велела раздеться Андрею и Генке и усадила нас всех нагишом на завалинке дома у нагретой весенним солнцем стены. «Заболеете, если не прогреетесь как следует!» — шумит мама. Мне четыре года. Я сердцем чувствую неповторимость чуда. Мир так прекрасен!
ГОРОХ
Дежду нашим огородом и соседним — высокий, выше головы, плетень. За ним растет горох. Я знаю, что это не наш горох. Он принадлежит тете Розе. Это в ее огороде растет горох, упругие, сочные, сладкие стручки которого так манят меня.
За нашим сараем есть в плетне пролаз. Наверное, наш Шарик его сделал. Там я и пролез в прекрасный мир черной смородины, малины и свежего гороха. Я знаю, что это плохо: залезть в чужой огород и есть чужой горох, но поделать с собой ничего не могу. Это чувство бессилия перед властью греха я потом испытывал не раз. Горох в огороде тети Розы был для меня первым осознанным мною искушением. Не успел я отведать и трех стручков, как в огород вошла тетя Роза. И я обогатился важным для всей моей последующей жизни опытом: грех твой найдет тебя.
Тетя Роза больше удивилась, чем рассердилась. Что она говорила, я не помню. Я помню только глубокое чувство стыда. «Адам, где ты?» — эти слова Бога, обращенные к моему согрешившему предку, эхом отозвались в моем детском сердце. Я почувствовал, что переступил какую-то невидимую, но реально существующую грань. Так я познакомился с грехом.
НА ПЛЕЧАХ ОТЦА
Дом наш, типичная длинная мазанка с плоской глиняной крышей, на которой местами проросла лебеда, — третий на нашей улице. Перед домом — двор, поросший мелкой травой, которая ранней весной цветет мелкими красивыми цветами, а чуть попозже, где-то в июне, мы рвем ее семена, похожие на малюсенькие калачи. Отсюда название травы — калачики. За домом — сеновал, за сеновалом — огород, где растут картошка и всякие овощи.
Посреди огорода — тропинка, по которой я бегаю туда и назад, туда и назад. В сердце теплится надежда и какое-то щемящее чувство ожидания: может быть, отец придет на обед. И точно, сегодня он идет. Я бегу ему навстречу, к самому концу огорода, и кидаюсь ему в руки, которые, чуть раскачав, забрасывают меня на плечи. Я сижу на плечах отца, я вижу окружающий мир в совершенно иной перспективе. С плеч отца я вижу плоскую крышу нашего дома и проросшую на ней лебеду. Все мои детские заботы и забавы улетучились. Сейчас важно только одно — я сижу на плечах отца, меня держат его сильные руки. Я совершенно счастлив!
Я думаю, что христианские психологи правы, говоря, что детям, которые имели любящего отца, легче довериться Богу. Отца моего нет в живых уже несколько десятков лет. Но знакомое с детства чувство радостного ожидания не покидает меня. Иногда он мне снится. Во сне я осознаю, что вижу сон, что отца нет со мной, но я все равно радуюсь, видя его, хоть и во сне.