Песни слушали и другие пациенты. Одного из них я узнал сразу — это был Римас, сантехник, мой коллега по работе.
— Ты что тут делаешь? — спрашиваю его, не зная, что сказать.
— Да вот, нашли тут у меня что-то, — показывает он на свое правое плечо, — но меня уже выписывают.
Песни ему понравились. Я ловлю себя на мысли, что раз его выписывают, то, значит, дело обстоит не очень хорошо. «Нужно его обязательно посетить», — думаю я.
С литовцами мы общаемся только на работе, да и то по мере необходимости. «Иудеи с самарянами не сообщаются» — более подходящей иллюстрации наших отношений мне не найти. «Он такой гордый, неприступный», — оправдываю я свое нежелание посетить Римаса всякий раз, когда Бог напоминает мне о нем.
— Можно мне навестить Римаса? — спрашиваю я, наконец, нашего инженера по технике безопасности, о котором знаю, что они с Римасом родственники.
— Конечно, можно, — отвечает он. — Только Римас уже не приходит в себя. Он постоянно под наркотиками.
У меня все внутри обрывается. Сколько раз Бог напоминал мне, чтобы я пошел к Римасу и рассказал ему Евангелие! Но мой национализм и моя инертность, наша замкнутость на самих себе стали непреодолимым барьером между Римасом и спасением. Я знаю, что мое покаяние и сокрушение Римасу помочь не может, отчаяние наполняет мое сердце. Зачем я каждую неделю проповедую одним и тем же людям давно известные им истины?
В этом ли мое назначение, в этом ли мое призвание? Зачем мы приехали в Литву? Чтобы уехать в Германию? А кто скажет литовцам, что Бог уже все сделал для их спасения?
«Господи! Прости! Если можешь! Если Ты простил, то употреби меня и нас для благовестия литовскому народу» — этой молитвой моего второго покаяния, как я его назвал позже, Бог начал в моей жизни новую страницу, вернее даже, новую главу.
Он не замедлил прислать к нам в дом литовцев, которых волновали вопросы вечной жизни, спасения, жизни с Богом, Библии.
Со временем возникли группы верующих литовцев в Мажейкяе, Каунасе, Ионишкисе, Шяуляе. Бог послал нас к людям и послал людей к нам. Я был так рад — я знал, Он простил меня!
Но всякий раз, когда я вспоминаю Римаса, на сердце становится так тяжело, что на глаза наворачиваются слезы, даже и через двадцать лет.
ДЕТИ
Гарри — очень впечатлительный ребенок и очень подвижный. Целыми днями он гоняет по улице на велосипеде, а как только выпадет снег — на санках. В доме удержать его невозможно. К вечеру он так устает, что засыпает за столом с непрожеванной кашей во рту. Я раздеваю его, укладываю в постель и смотрю с жалостью на нашего почти пятилетнего первенца. Он — заика. Представляю себе, как его, сына верующих родителей, притом немца, будут третировать в школе другие дети, и на душе становится очень тяжело.
Становлюсь на колени и кладу руки на головку спящего сына. «Господи, прости меня... — я исповедую перед Богом все, что нахожу в своем сердце. — Если Ты хотел обратить мое внимание на мое сердце, то вот оно — пред Тобою. Я благодарю Тебя. Прошу Тебя, исцели нашего сына!»
Эльвира убирает со стола на кухне. Я ничего не говорю ей. На душе у меня сегодня особенно тяжело. Лиля, наша дочка, спит.
Утром иду на работу. В обед домой попасть не удалось, работал в дальнем отделении. Вечером возвращаюсь, а Эльвира вся какая-то напряженно-радостная. Удивляюсь такому ее состоянию.
Гарри за столом, ужинает. Просит подать хлеб. Эльвира смотрит на меня в каком-то ожидании. Я не понимаю, чего она от меня ждет.
— Ты ничего не заметил?
— Нет. А что случилось?
— Гарри больше не заикается!
— Да ты что? — удивляюсь я.
Я уже забыл про свою вчерашнюю молитву.
— Гарри! Сколько раз тебе говорить: не разговаривай с полным ртом! — журю я его, но строгости в моих словах нет ни грамма, а на глазах — слезы.
К шести годам Гарри научился говорить по-немецки, по-литовски и читать и говорить по-русски.
Лиля уже спит. Удивительного ребенка подарил нам Гэсподь! Таких спокойных и дисциплинированных детей я никогда и нигде больше не встречал. Но жизнь в сарае, без витаминов, не осталась без последствий. Лиля заболела рахитом, ножки ее искривились, кости начали деформироваться.
— Присылайте ее ко мне в Киргизию, — предложила моя мама. — Здесь она обязательно поправится.
— Хорошо. Только, чур, не баловать ее, — соглашаемся мы.
Так трехлетняя Лиля попала на полгода в Киргизию, где тепло, солнце, фрукты и постоянный свежий воздух сделали свое дело. Она совершенно выздоровела. Правда, она осталась самой маленькой в семье, но в то же время, может быть, и самой спортивной. И для ее духовного формирования месяцы, проведенные с бабушкой, жившей при молитвенном доме в Романовке, были очень полезными: там она научилась осознанно молиться и воспринимать взрослых и их мир как свой.