Почему его не отпустили? Почему его убили? Чтобы нагнать страх на оставшихся! Сколько бы нас ни преследовали, сколько бы ни убивали, мы ничего против этого сделать не можем, мы — немцы. И мы хотим жить среди людей, которые нас не будут за это бить, мучить и убивать. И мы — верующие, мы знаем, что имеем вечную родину, в которую мы проводили нашего соплеменника, убитого вами.
Пропала пятнадцатилетняя девушка — единственная дочь вдовы, члена нашей церкви. Она не вернулась из школы. Последний раз ее видели на остановке автобуса, где школьники «ловили» попутные машины, которые шли в Гражионис, наш совхоз.
Милиция, верующие и жители села прочесывают близлежащие леса. Никаких следов пропавшей. По селу разошелся слух, что это мы, верующие, принесли ее в жертву нашему Богу. Жива в народе распространяемая атеистами пропаганда, будто баптисты приносят в жертву своих детей.
Меня , как юридического руководителя общины, вызвали на допрос. Странно быть допрашиваемым в качестве подозреваемого в убийстве. Допрос длится долго. Вопросы самого разного плана.
Следователь уехал. Директор сказал, что подозрение с нас снято. Эта весть тоже разнеслась по замершему в тревожном ожидании селу.
Но по изменившемуся к нам отношению людей стало заметно — нас стали бояться еще больше, чем тогда, когда КГБ решил за нами слежку установить (что не осталось скрытым от населения).
Через несколько месяцев недалеко от нашего села, в лесу, под грудой хвороста, охотники нашли труп пропавшей девушки.
Вся община собралась вокруг открытой могилы, вырытой в мерзлом грунте экскаватором. Глубокая печаль наполняет наши сердца. Вороны каркают в кронах деревьев.
Мне кажется, что они говорят о нас. Они принимают нас за чужаков, нарушивших их покой. Они правы.
Погибшая представляется мне юным ангелом в светлой одежде, покинувшим наш мрачный и враждебный мир. «Она там, куда мы все придем», — проповедует наш пресвитер дядя Володя Шпомер, как мы его все называем.
«Мы все войдем в Отцовский дом, и, может быть, уж вскоре...» — раздается эхом наше печальное пение среди памятников, на которых только литовские имена.
ОСТАНОВИ МАШИНУ!
Рассказать литовцу Евангелие — очень просто. У меня есть два варианта: короткий — это если мой попутчик, которого я подобрал в свою машину, едет со мной минут десять или пятнадцать, и длинный — это для попутчика до Елгавы или Риги.
— Вам куда?
— В Ионишкис.
— Садитесь, подвезу.
— Сколько это будет стоить?
— Нисколько. Я же все равно в ту сторону еду.
Через минуты две-три спрашиваю:
— Вы литовец?
— Да.
— Я немец. Извините, что говорю с вами по-русски, я всего несколько лет живу в Литве. Вы по вероисповеданию католик?
— Конечно! Каждый литовец — католик.
— Скажите, а что означает в церкви крест с распятым на нем человеком?
— Это Иисус Христос на кресте.
— А зачем Он умер?
И мы прямо в центре Евангелия Христова. За все годы мне встретился только один человек, который смог ответить на этот вопрос.
— Вам интересно послушать, что я думаю по этому вопросу? — предлагаю обычно я.
— Расскажите, это интересно.
Часто со мной в пути Гарри. Он старший, ему лет пятьшесть. Это чтобы Эльвире было легче с малышами дома.
Подобрал однажды попутчика из Радвилишкиса до Шяуляя. Молчаливый такой, угрюмый, не расположенный к беседе. Минут через пять Гарри толкает меня:
— Пап, ты что, не будешь ему говорить?
— Буду, буду...
Возвращаемся как-то из Вильнюса в Радвилишкис через Каунас. Ночь. За рулем Яков Тильман, рядом с ним Павел Володько. На заднем сиденье Отонас, Витольдас, Гинтас и я. Гинтас еще необращенный, но Евангелие уже слышал. Витольдас с Отонасом ушли в самоволку (они служат в Риге), чтобы посетить с нами группу интересующихся Евангелием людей в Вильнюсе. Витольдас тихо беседует с Гинтасом.
Проехали средневековый город-замок Тракай. Витольдас шепчет мне на ухо:
— Гинтас хочет покаяться. Что будем делать?
Я трогаю Якова за плечо:
— Останови машину!
— Что случилось?
— Пока еще ничего. Гинтас хочет покаяться. Останавливаем машину на обочине. Вокруг темный лес, усеянное звездами полночное небо. Мы встали в круг. Гинтас молится. Его молитва льется как песня. Я знаю: это оттого, что я еще не в совершенстве понимаю по-литовски. Поэтому некоторые незнакомые слова для меня — просто звуки, красивые звуки, певучие.
После молитвы и объятий садимся в машину и едем дальше, возбужденные и радостные.