За участками картошки начинаются холмы, поросшие там и сям карликовыми акациями, которые у нас называются карагаником. Если уйти подальше и улечься в низине между холмами, в зарослях караганика и огромных лопухов, то терриконов не видно — видно только небо, слышны только щебет птиц да далекие гудки паровозов, снующих между шахтами и увозящих куда-то в никуда длинные составы с углем.
Здесь прошло мое детство. Здесь я ходил в лесопосадку за ранетками, мелкими такими яблочками, ходил на плотину карасей и красноперку ловить, вдоль железнодорожной линии — рвать траву для коровы, которая по непонятной нам причине приходила домой вечером с пастбища голодной.
За арыком была большая поляна, на которой мы весной собирали грибы, а летом рвали дикий чеснок, натирали им корку хлеба, посыпанную солью, и ели это лакомство с непередаваемым удовольствием. На этой поляне мы все лето играли в футбол.
Мы прожили в поселке Сарань-Угольная почти семь лет.
Я УМЕЮ ПЛАВАТЬ
Тогда весной талая вода в арыке (от него и название нашей улицы, так как она в него упиралась) взламывала лед и несла льдины в болото за Финским поселком, лужа за линией становилось большим полноводным озером. Из шпал, а их было на станции вдоволь, мы сколачивали плоты и плавали на них по этому озеру, отталкиваясь от дна длинными шестами. Плот из трех шпал, скрепленных скобами, считался хорошим судном, из пяти — крейсером.
Мы с Андреем плыли на пяти-спальном плоту, когда с соседнего, меньшего, плота кто-то решил перепрыгнуть на наш. Равновесие на плоту удержать не удалось, и мы все оказались в воде. Я окунулся в воду с головой. Начал грести и... поплыл. Нырнул еще раз — под водой плыть оказалось еще легче, чем на поверхности. Так я научился плавать.
В этой луже мы купались каждое лето.
Вода была коричневая, и при долгом пребывании в ней вокруг рта образовывалась своеобразная «борода с усами».
ВЛАСТЬ КНИГИ
Тколя находилась в Сарани. Это было большое двухэтажное здание, во дворе которого лежал фюзеляж военного самолета. Говорили, что самолет упал где-то в степи и разбился.
Библиотека находилась на первом этаже, сразу справа от входа. Книги можно было менять на переменах. Иногда я по нескольку раз в день становился в очередь. «Тебе еще из этой стопки нужно брать. И больше двух не бери!» — говорила строго библиотекарша и показывала на стопку книг, возле которой стояла табличка «Для второго класса». Но книги в этой стопке были такими тонкими и с таким обилием картинок, что их мне хватало только до следующей перемены.
Случалось, мне удавалось вытащить книгу из стопки для старшеклассников. Эти книги были в основном на военную тему. Иногда мне в руки попадал исторический или приключенческий роман. О, тогда я был счастлив! Книга уносила меня в прекрасное прошлое, я открывал для себя Америку или Сибирь, путешествовал с Марко Поло или отправлялся в странствия по Амазонке.
Я полюбил Фенимора Купера и Джека Лондона, я открыл для себя Майна Рида и Жюля Верна. От всей души полюбил дядю Тома прекрасной писательницы Бичер-Стоу и Дерсу Узала Арсеньева. С «пятнадцатилетним капитаном» и другими «детьми капитана Гранта» я ночь напролет пересекал Африку.
Я без оглядки отдался во власть книги.
ВСТРЕЧА НОВОГО ГОДА
В школе нам давали бесплатные завтраки, состоявшие из еще теплого пирожка с повидлом и пачки молока. Зимой молоко было со льдом. Я думаю, оттого у меня зимой часто случалась ангина. А когда у меня была ангина, я с высокой температурой лежал в постели и часто бредил в жару.
«Мы пойдем встречать Новый год, а вы останетесь дома», — сказала мама. У меня была высокая температура, и я не хотел, чтобы мама уходила встречать Новый год. «Андрей за тобой присмотрит, — отвечала мама на мои возражения. — Да и сам ты уже большой».
Я лежал в постели и горел от высокой температуры. Новый год мне представлялся пожилым человеком. А то почему бы его нужно было идти встречать? «Но почему тогда его называют Новым годом?» — думал я в полудреме. Новый — значит, молодой. Я никак не мог понять, что значит «идти встречать Новый год». Не знаю, может, поэтому я не люблю праздники. До сего дня.
На стене над моей кроватью висел вышитый мамой коврик с изображением двух ангелов и текстом на немецком языке: (Божье око бодрствует и в темной ночи). В детстве, особенно когда я болел и целые дни проводил в постели, эти слова были мне утешением, позже, когда я ходил не туда, куда надо, и делал не то, что нужно, — грозным предупреждением.