— А на каком языке они написаны?
— На еврейском.
До сих пор я думал, что Библия — книга немецкая. Написана готическим шрифтом. И истории в ней не имеют никакого отношения к современной жизни. А тут я вдруг понял, что народ Библии жив еще и сегодня и что Библия — его книга. Я понял, что у Библии — свой мир, которого мы не знаем, потому что живем в стране, где Библии объявили войну.
Отец выкопал во дворе колодец. Некоторое время в нем была нормальная питьевая вода, потом ею можно было только огород поливать, наконец колодец совсем засолился, и отец решил его засыпать. В ямки, оставшиеся от столбов ворота колодца, я бросил горсть монет, которые вышли из употребления. Хрущев совершенно неожиданно для людей провел денежную реформу, и деньги уценились в десять раз. Медные монеты остались в ходу по новому курсу, а «белые» — нет. Я спрятал все свои сбережения в землю. Я представил себе, что когда-нибудь археологи найдут их и увидят, что здесь жили люди, а по монетам они смогут определить, что жили здесь люди во времена «великих перемен». Шел 1961 год. Юрий Гагарин полетел в космос и, вернувшись, сказал, что Бога он не видел.
ПЕРЕЕЗД
Так как нам с Андреем нужно было в школу, а родители дом еще не продали, они отправили нас с дядей Давидом Кнаусом и со всем скарбом на грузовике. Сами же должны были позже приехать поездом.
Я очень радовался поездке в кузове грузовика на «бесконечное» расстояние в тысячу километров. Сразу за Карагандой, с ее бесчисленными шахтами и множеством населенных пунктов, начиналась Голодная степь. Дорога шла меж холмов, покрытых остатками жухлой травы и выгоревшим на солнце бурьяном. Лишь по берегам узких, пересохших речушек зеленели заросли кустарников, а кое-где и камыша. На машину удивленно смотрели суслики, стоящие у своих нор и в панике бросавшиеся в нору при нашем приближении. Кое-где видны были какие-то заброшенные постройки. Иногда равнодушным взглядом нас провожали верблюды.
‘ЧТУ’
Жара, пыль, монотонное мелькание холмов клонили ко сну. Дядя Давид ехал с шофером в кабине. В кузове с нами был еще один попутчик — приятель водителя. Я видел, как они купили перед отъездом бутылку водки, к которой теперь наш попутчик постоянно прикладывался. Я думаю, что он руководствовался по-детски наивным правилом: один глоток незаметно, он погоды не делает. К вечеру выпив всю бутылку, он крепко спал, когда мы остановились на ночлег в поселке Рудник. Я уже поднимался на скалистый холм возле поселка, когда увидел, как шофер колотит кулаками своего товарища. «Неужели из-за водки?» — спросил я дядю Давида и попросил его вмешаться в драку. «Нет. Не из-за водки. Просто друзья так не поступают», — ответил дядя, отказавшись вступаться за эгоиста.
К вечеру следующего дня мы проезжали через Фрунзе, столицу Киргизии. Меня потрясли огромные деревья, которые росли вдоль дорог, и обвитые плющом фонарные столбы на проспекте, по которому мы ехали на нашем запыленном грузовике. Контраст между цветущей и зеленой Киргизией и пустынным, покрытым черной угольной пылью Казахстаном был поразительным.
ШЛАГБАУМ
Деня сегодня «прописали» на Шлагбауме. Шлагбаум — так называется наша часть села. Когда-то здесь действительно стоял шлагбаум. Шлагбаума давно нет, а название осталось. Так называется и остановка автобуса, и наша банда.
Мы с Андреем в первый раз пошли в кино — в кинотеатр «Красный Октябрь». Так и колхоз называется. Во время сеанса ко мне стал цепляться один парень из сидящей за нами группы ребят нашего возраста.
«После кино выйдем», — говорит один из них мне. Значит, скопом нас бить не будут, будет драка один на один. Кино меня больше не интересует, я все время думаю о предстоящем поединке.
Из клуба мы с Андреем выходим одними из первых, надеясь избежать столкновения, но большая группа наших ровесников уже ждет нас на тропинке, по которой мы хотели уйти.
Вызвавший меня на поединок гораздо выше меня и, как мне кажется, сильнее. Все образовали круг, и раздается команда: «Давайте, начинайте». Я без слов налетаю на моего противника и бью его целой серией ударов в лицо, голову, грудь, куда попадаю. Он говорит: «Хватит!» Это общепринятый знак конца поединка. Длился он секунд десять, от силы двадцать. Паренек протягивает мне руку, а другой рукой вытирает нос, из которого сочится кровь. Мы — свои на Шлагбауме.