– Привет, пап, – лучезарность девушки улетучилась на пороге, – он моя модель?…
– Крошка Лиза, успела забыть дядю Германа? Я тебя помню еще когда ты вот такая вот была, – он отмерял метр от земли ладонью, – тоже подалась в театралы?
– Но ведь вас, – она попросту не могла подобрать подходящих слов, – но ведь вас посадили, а сейчас…
– Крошка Лиза! Давай коль ты сегодня за старшего по волосам, приведи дядю Геру в порядок!
– Х-х-хорошо, – ловля на себе грузный взгляд отца отвечала дочурка.
– Вот и славно! Будь любезна, – на лице у Блохина всегда сверкала улыбка, о таком приятном молодом человеке никогда ничего плохого сказать нельзя было. Бабушку через дорогу переведет, кошку с дерева достанет! Чудо, а не парень, самый завидный жених всей кафедры режиссуры телевидения, гордость отца и матери!
Вся вечеринка ножниц и расчесок на голове у клиента набирала оборотов, Лиза виртуозно вытанцовывала новый образ, взносив инструмент над завитыми локонами, и резкими движениями, будто отмеряя транспортиром, выпрямляла, по прямым углом, непослушные космы.
– Ну и ну! Талант на все руки твоя дочурка, Филя!, – изумлялся новоиспеченный Мирослав, смотря на дрожащий глаз девушки.
– А как ты хотел, вся в отца!
– Сейчас я н-нанесла краску, спустя 30, ой н-нет, 40 минут, нужно будет смыть, – запыхаясь тараторила Лиза.
– Спасибо, можешь идти, – Голденберг указал своим сверлящим взглядом на двери, в последний момент массивные очки спали на низ переносицы и мрачные зенки осветились полностью, они явно не желали лишних слов с уст дочери, – она единственная кому я могу доверять, – пробормотал отец, – больше никому.
– Вот такая вот была, быстро же дети растут, – заливался хохотом счастливый клиент вслед парикмахеру, – чудно-чудно.
– Зачем это тебе резко понадобился Валерьян?, – спросил Филипп.
– Хмпф, а ты слыхал что случилось с Глебом и Сеней?, – Герман приблизился вплотную, – наверняка слышал…
– Краем уха.
– И что Шуру ты поместил в клинику, чтобы не оставлять улик? Все ведь слышал, Филя.
– Да.
– И понимаешь, в моей системе никогда не было таких сбоев, а теперь благодаря каким-то театралам, случилась максимально форс-мажорная ситуация. И что? Предлагаешь оставить это без внимания? Предлагаешь стерпеть? Предлагаешь простить непослушное весло, что отказалось грести?
– Нет, Гера, просто интересуюсь. Ведь мир клином на них и не сошелся, почему самолично лезть туда?
– Я люблю испытывать эмоции, я питаюсь ими, страх, ненависть, любовь, удовлетворение, каждый раз когда я что-то чувствую, понимаю, день прожит не зря, – напористый, вычурно заботливый голос убаюкивал, – мне нравится терять, ненавидеть, любить. Ты умрешь – и я испытаю эмоцию, что напитает меня, я порадуюсь прошедшей минуте сладкой трапезы. Кисло-сладкая любовь, солоноватая горечь предательства, все имеет свой уникальный вкус. Да и знаешь, Филя, чисто человеческое любопытство дает о себе знать.
– Мне не хватало этого, – продюсер улыбнулся, – твоя напыщенность. Хах, сочту это за удобоваримый ответ. А вы, святой отец, чего молчите?
– Я вот думаю, зачем Герману все это? Он ведь точно не по воле Господней совершает все греховные деяния, – уложив волосы в удобный хвост рассуждал Иаков.
– Видите ли, эту историю Гера не любит вспоминать. Но так или иначе, она основополагающая в нашей истории. Вы когда-то задумывались, а почему он сел?
– Не нагоняй напряга, Филя, дай я сам, – вмешался в разговор Герман, – больше лет 7 назад, была у меня шайка. В основном мы обчищали богатенькие дома, по наводке хорошего знакомого моего отца – Филиппа Бедросовича, собственно. Хотя хорошими знакомыми они были только по бумагам, папаша торчал продюсеру огромные деньги, а меня пинал идти воровать и выплачивать этот самый борг. И когда я решил пойти не по наводке, а по личной прихоти, случилась та самая попытка украсть скифскую пектораль.
– Я помню эту бучу! Ха-ха-ха-ха. А представьте как я удивился когда узнал, что это был мой любимый Германий!
– Такова жизнь, Филя, – он сложил руки в закрытой позе.
– Такова жизнь, Гера, так люди говорят, в апреле ты на вершине, но в мае уже сражен. Никто не просил батяню твоего брать выгодный займ у товарища Голденберга! Да и выплатил ты его должок спустя несколько пустяковых дел, почему поперся дальше?