Осенью провожали в Краснодар Раису Подгорную и Раису Одинцову — уезжали в медицинский институт. Четыре Раисы обнялись и расплакались. Яков Гордеевич тоже смахнул рукавом набежавшую слезу и ушел к себе в конторку.
Умчался грузовик, и на дороге улеглась пыль. Раиса Новикова проводила грустным взглядом подруг, вошла в конторку.
— Яков Гордеевич, — сказала она, — надо нам на этой неделе пустить в дело автодойку. Заждались доярки.
— Это мы сделаем, — ответил бригадир. — Меня зараз интересует другое. Улетели две подружки… А как же вы с Шумейковой?
— У нас еще стажа маловато. — Новикова щурила карие заплаканные глаза, улыбаясь. — Я о себе могу сказать: буду заочно учиться на зоотехника. Одобряете, Яков Гордеевич?
— Вот это ты молодчина!
Яков Гордеевич хотел сказать, что он не только одобряет, но и радуется и что именно ей, Раисе Новиковой, со временем передаст ферму. Помешала Раиса Шумейко. Она робко переступила порог и остановилась. Опустила голову, сказала:
— Яков Гордеевич, на автодойке нам потребуется моторист?
— А что? — удивился бригадир. — Не ты ли возьмешься за это дело?
— Зачем же я? Миша просится… Помните, тот, что приходил к нам с баяном.
— Помню, как же! Пусть бы сам и пришел.
— Стесняется… Меня просил разузнать.
— Ты-то ему кто? — У бригадира повеселели глаза, и он улыбнулся. — Или сродственница?
— Ой, Яков Гордеевич, что вы! — Шумейко закрыла ладонями пылающие щеки. — И такое спрашиваете… Будто ничего и не знаете.
— Рая, и чего ты тушуешься? — вмешалась в разговор Новикова. — Боишься, так я за тебя правду скажу. Яков Гордеевич, тот баянист — ее жених… Ну вот Рая о нем и печалится. Хотят с Мишей быть вместе…
— А-а, — протянул бригадир. — Так бы сразу и сказала. Причина вполне уважительная. Так что, Раиса Шумейко, передай тому Михаилу — пусть приходит без всякого стеснения. Моторист да еще гармонист нам очень нужен…
ГАРАЖ
Оконце затянуто марлей — от мух. В комнате и днем густились сумерки и было прохладно, как в погребке. В углу стояла низкая, с пружинной сеткой кровать. На ней, вытянув длинное, иссушенное годами тело, лежал дед Корней. На большой подушке покоилась белая, давно не стриженная голова, торчали крупные уши, заросшие бурой щетиной. Высохло и лицо, и морщин на нем поприбавилось. Заострился, потемнел коршунячий нос, подковка усов пожелтела и точно прилипла к губе. Веки слезились, глаза открывались редко и смотрели спокойно и ко всему безучастно.
Ухаживали за больным по очереди: утром, до ухода на ферму, тут находилась Ольга — жена внука Семена, днем ее заменяла невестка Фекла Герасимовна, а вечером, вернувшись с поля, приходил к отцу сын Игнат Корнеевич. Внуки Корнея Ивановича — шофер Семен и тракторист Василий, жена Василия птичница Раиса — домой приходили только на ночь. Трое правнуков — сын Василия лет пяти и две дочки Семена четырех и шести лет — весь день находились в колхозном детском саду. Являлись домой вечером, и тогда во дворе Скуратовых было шумно. Дед Корней прислушивался к звонким детским голосам, и закрытые его глаза слезились еще сильнее.
Фекла Герасимовна кричала:
— Да не орите, галчата! Или вы не знаете, что дедусь хворает!
Детей к больному обычно не пускали. Изредка старшая правнучка Галя украдкой заходила в Корнееву комнатенку. Боязливо останавливалась возле кровати, спрашивала:
— Дедусь, а ты все плачешь?
Дед Корней гладил льняные волосы девочки своей шершавой ладонью и молчал. Он слег еще весной. Теперь же было лето, над станицей гуляли грозы, зрели в садах яблони. Хатенка была ветхая; глухая стена горбатилась, оконца покосились. Рядом же на высоком фундаменте стоял новый дом. Застекленная веранда выходила во двор, сюда спускалось и крылечко, а на улицу весело смотрели четыре окна с зелеными ставнями. Стены толстые, литые, из шлакобетона — такие простоят и сто лет, не согнутся. Крыша из оцинкованного железа пламенеет на солнце. Дождь польет — шумит так, точно рядом разбушевалась горная река.
Если смотреть на дом с улицы, то покажется, будто во дворе Скуратовых никогда не было этой приземистой хатенки под ржавой черепичной крышей. А она простояла тут больше полувека. Только в прошлом году новый дом заслонил от нее улицу, укрыл тенью, и хата сделалась еще ниже. Думали развалить старое жилье и забыть о его существовании. Не дал Корней Иванович. Позвал сына Игната и сказал: