«Ты все о доме, о корове да об овечках печалишься, а ни разу не спросил: как у меня с учебой? После нашей свадьбы я и книжку в руках не держала. Запустила все. Исключат меня из института, вот чего я боюсь…» И в слезы. Я молчу. Что сказать? Хотел было для примера пояснить, что я вот уже сколько лет книжек не читаю, а ничего — жив и здоров. Но промолчал. Дал ей вволю наплакаться, завел мотор, и мы поехали. Всю дорогу она всхлипывала… И вот после этих ее слез все и началось. Мы пока еще не расходились и не ругались, но уже и не жили, а, сказать, мучились. Потом родилась дочурка. Радоваться бы такому счастью, а мы…
Василий оборвал рассказ на полуслове. Грузовик поднялся в гору. На фоне Верблюд-горы тонула в зелени Усть-Невинская.
Станица заметно разрослась, раздвинулась. Со всех сторон к ней липли, пристраивались новые дома с сарайчиками, улицы удлинялись, растягивались. Особенно много строений выросло на южной стороне. Просторная низина от Верблюд-горы и до канала, питавшего водой электростанцию, была застроена — домики стояли один в один. Крыши на них либо черепичные, пламенно-красные, либо шиферные, цвета хорошо вымоченного полотна; не было ни одной крыши соломенной или камышовой. Издали свежо белели стены, виднелись изгороди. Улицы, как проспекты, широкие, прямые. Тополя, вербы, посаженные вдоль дворов, садочки, еще не укрывавшие ветками строения, своей молодой зеленью как нельзя лучше оттеняли нарядный цвет черепицы, шифера и побеленных известью домиков. Новоселы устраивались на кубанской земле не в пример старожилам Усть-Невинской, имевшим, как мы знаем, и кособокие хатенки и кривые улочки.
В новом квартале поселился и Василий Кондраков. Грузовик остановился возле плетеной изгороди, за которой стояли дом, сарай для коровы, курятник и свинушник. Окна, выходившие на улицу и во двор, были закрыты ставнями. Собака выскочила из конуры и, лая, загремела цепью на проволоке. Василий усмирил пса, заманил в сарай. Я вошел в калитку. Меня окружили куры.