— Я обещал Василию поговорить.
— Ну, раз обещал, то иди… Спрос не бьет в нос. Ищи Анюту на тырле. Знаешь, где у нас тырло?
Тырлом, или тырлищем, в верховьях Кубани называют место водопоя и отдыха скота в жару. На берегу Кубани таких стоянок много. Тырлище вблизи Усть-Невинской было просторное, размером с добрую городскую площадь. С одной стороны курчавился лесок, с другой — шумел мелкий перекат. В этом месте Кубань разлилась и обмелела. В пору зноя, спасаясь от мух и оводов, коровы уходят почти на середину реки. Стоят смирно, помахивая мокрыми метелками хвостов и обдавая спины брызгами.
Вблизи стада — рессорный шарабан в одноконной упряжке. Гривастого старого коня палило солнце, нещадно жалили мухи. Бедняга усердно кланялся, трепал гриву, бил копытом, хлестал жестким хвостом оглобли… Анюта и Клава, в одинаковых косынках и в белых халатах, только что подоили коров и с дойницами подошли к шарабану. Сиденье круглое, сплетенное из хвороста, как гнездо. В шарабане тускло белели бидоны.
— Или у вас дневная дойка? — спросил я. — Так почему только две доярки?
— Не угадал, товарищ! — ответила Клава. — Обеденную дойку позабыли, как ее и звать… Это мы с Анютой ради научности в жару страдаем. Каждый день доим и записываем, доим и записываем — для наглядности. Анюта, какие коровы больше дают молока — двухразовые или трехразовые?
— Помолчи, Клава. — Анюта сняла халат и положила его на бидоны. — Или все должны знать?
— А что? — обиделась Клава. — Твой секрет? Да?
— Мой или чужой — неважно, — сухо ответила Анюта. — В гости к нам, дядя Андрей?
— И по делу и в гости… Ночевал у Василия.
— Знаю. — Анюта обратилась к подруге. — Клава, садись в шарабан и вези молоко. Да поторопись, а то жарко…
— Вот небось нажаловался племянничек, — не утерпела Клава. — Проклинал жену, ругал… Да и как же ее не проклинать? Сапоги ему не снимает, собственность его невзлюбила и на плечах свою голову имеет…
— Ну, помолчи, Клавдия!
— А чего молчать? Пусть знает дядя, какой у него родственник. Сам по уши зарылся в кубле и молодую жену туда тащит.
— Клавдия!
— Ну хорошо, молчу…
Она с укоризной посмотрела на Анюту, сняла халат и, подхватив рукой подол юбки, легко взобралась в гнездо. Стегнула кнутом и погремела по каменистой дороге… Мы с Анютой пошли по берегу к станице.
Нужный разговор никак не завязывался. Я не знал, как мне попроще изложить просьбу Василия, и, чтобы не молчать, спросил Анюту, как она живет, как растет ее дочурка. Анюта с видимым желанием рассказывала о ферме, о своей учебе, показала тетрадь с записями трехразовой дойки.
— Для моего экзамена пригодится… К концу ноября у нас будет точная картина.
И после этих слов глаза ее вдруг наполнились слезами. Наклонила голову, спросила:
— Что вам говорил обо мне Василий? Ругал?
— Ему, Анюта, нелегко без тебя.
— А мне? — Слезы потекли по щекам; не мигая, она смотрела в знойную даль. — От одной его матери не знаю, куда бы сбежать. Чего только она обо мне не говорит… Вся станица знает, что невестка у Кондраковых и дура и вообще ненормальная. Дом, хозяйство бросила. От райской жизни убежала! Эх, ничего не понять вашей сестре. Ну и пусть, она уже старая. А вот Василий ничего не понимает — это горько. Придумал какую-то радость и носится с ней… Более двух лет я терпела, хотела понять эту его радость и не смогла… Чужая она мне!
— Но Василий-то не чужой? Он-то тебя любит? И вчера мне говорил…
— Плохая у него, дядя, любовь.
— У вас ребенок… Подумала ты об этом?
— А что тут думать? Ему не я нужна, а работница при доме. — Анюта уголком косынки вытерла глаза, мокрые щеки, робко улыбнулась. — Говорите — любит? Знаете что, дядя? Идемте к Василию! Да прямо сейчас! Поговорим вместе… Может, он хоть вас послушается?
Василий подметал двор и нас не ждал. Он и обрадовался и смутился: не мог понять, что случилось. Бросил метлу, поспешно подбежал к калитке. Пригласил в хату, раскрыл ставни. Постель не убрана, стекла на окнах серы от пыли, на столе засиженная мухами немытая посуда.
— Вот, Анюта, — сказал Василий — сама в наглядности убедилась, какой без тебя тут непорядок.
— Вижу… Грязно живешь, Вася.
— Живу? — болезненно усмехнулся. — Не живу, а мучаюсь.
— Хочешь не мучиться?
— Зачем этот вопрос?
— Я пришла поговорить…
— Опять разговоры? — удивился Василий. — Разговоры не помогут.