Наблюдаю за землей. Леса, поля, дороги, деревни. Сергей снижает аппарат, но внизу ничего интересного. Ни воинских колонн, ни обозов. Даже паровоз, тянущий состав по рельсам-ниточкам, движется от линии фронта. Внезапно Сергей протягивает через плечо блокнот. "Приготовься!" – читаю на бумажном листке. Уже? Только-только к высоте привык…
Гляжу вперед: ничего! Может, Рапота ошибся? Внезапно замечаю в серо-голубом небе черную точку, вернее запятую. Только у этой запятой хвостик прямой. Зрение стоит тренировать.
Достаю из крепления "маузер". Магазин я снарядил вчера, но на всякий случай проверяю. Снимаю защитные крышки с трубы прицела, смотрю, не сбились ли установки. Привычные движения помогают успокоиться. Я почему-то волнуюсь, даже странно. Когда стрелял из печки, подобного не было. Надо собраться. Втыкаю шкворень в отверстие упора, встаю и заглядываю в окуляр. Аэростат едва вмещается в поле зрения, кажется, что он совсем рядом. Из-за того, что смотрю против солнца, аэростат видится черным, хотя на самом деле оболочка светлая. Плавно скольжу прицелом вниз. Вот и корзина. Голова и плечи наблюдателя едва заметны, но с каждой секундой все более различимы. Мне предстоит убить человека, который не вооружен, причем, застрелить его в спину, внезапно. Не самое приятное занятие, но от этого выстрела зависят жизни сотен солдат. Корректировщик – злейший враг пехоты, в 1941-м мы люто ненавидели фашистские "рамы". Наш замысел прост. Мы летим из немецкого тыла, откуда нападения не ждут. Аэроплан со стороны русских позиций заметят издалека, наблюдатель сообщит по телефону зенитной батарее, пардон, воздухобойной. Она встретит врага шрапнелью. Но мы не оттуда, мы свои. В нас не нужно стрелять.
В перекрестии прицела голова наблюдателя. Я просил Сергея вести аппарат как можно плавно, но "вуазен" все равно покачивается. Целиться трудно. При обсуждении плана подразумевалось, что я убью наблюдателя первым выстрелом. В противном случае – второй заход. Зенитчики очнутся, мало нам не покажется.
Бах! Мимо! Наблюдатель дернул головой; наверное, пуля пропела над ухом. Господи, зачем в голову, она же маленькая и твердая! Лихорадочно дергаю затвор. У меня несколько секунд. Сто километров в час немного, но каждая секунда – тридцать метров. Аэростат уже занимает полнеба. Смотрю в прицел. Наблюдатель подбежал к ближней стороне корзины, и смотрит на нас. Не в бинокль, тот уже не нужен. Хватает телефонную трубку… Бах!
Сергей успел: "вуазен" проскакивает над аэростатом. Рапота закладывает крутой вираж. Не думал, что калоша на такое способна. Ремень я расстегнул перед стрельбой, иначе не встать, меня швыряет к левому борту. Вцепившись в край, вижу, как отвесно падает на землю нечто похожее на куклу. Внезапно над куклой распускается белый купол – наблюдатель выпрыгнул с парашютом. Я не убил немца, только напугал. Ну и славно, нам без разницы.
"Вуазен" ложится на боевой курс, хватаю ящик с флешеттами и высыпаю "дартс" на аэростат. "Карандаши" тяжелым облаком ухают вниз, большая часть пролетает мимо. Не страшно… Новый вираж, во всю мощь нашего "сальмсона" улепетываем к своим. Вслед запоздало тявкает зенитка, другая, но поздно. Спать не нужно! Через прозрачный круг винта наблюдаю: аэростат пополз вниз. Все плану: первый акт марализонского балета завершен. Антракт, зрители выходят в буфет…
Достаю часы – мы слегка опаздываем. Вот и "фарман" Турлака. Он выписывает круги, поджидая нас. Сближаемся, Сергей делает знак. Тулак кивает, и мы ложимся на обратный курс. Летим рядышком. В гондоле "фармана" наблюдатель сидит впереди. Вижу сосредоточенное лицо штабс-капитана Зенько. По плану он бомбит первым. Все правильно: Зенько опытный летчик, наверняка прицелится точно. У первого самолета больше шансов уцелеть в зенитном огне – артиллерия не успеет пристреляться. Все счастье шрапнели перепадет нам. Ну и ладно, свое дело мы сделали.
Наш план построен на отрицании. Аэропланы противника прилетают от линии фронта, мы зашли с тыла. Авиационный налет скоротечен: сброшены бомбы и флешетты, аппарат улепетывает домой. Никому не охота летать под шрапнелью. Второй налет на одну и ту же цель в течение короткого времени невозможен по определению: враг настороже, ждет. Это знают летчики, к этому привыкли зенитчики. А мы ломаем представления…
"Фарман" прибавляет газу и вылетает вперед. Время! "Вуазен" занимает позицию чуть выше – Сергей читает мои мысли. Даже спустя тридцать лет будут бомбить по лидеру. Тот открыл бомболюки, ты – следом! Я гляжу не вниз, а на Зенько. Штабс-капитан свешивает руку за борт. Рука в кожаной перчатке сжимает кольцо стабилизатора бомбы. Снимаю с крюка свою. Тяжеленная – долго не подержишь. В налет мы взяли пудовые, крупнее нет. Снизу стреляют пушки, но разрывов не видно: трубка установлена на высоту первого налета. Сейчас мы выше, это тоже предусмотрено.
Зенько бросает бомбу, я – свою. Разворот. На черной земле хорошо видна светлая туша аэростата. Он похож на кита, выброшенного на берег, только хвост у кита другой. Разрыв, другой! Далеко! Твою маковку!
Вновь "фарман" впереди, вновь я слежу за Зенько. Зенитчики поправили трубку. Шрапнель рвется на одной высоте с нами, совсем рядом, но мы пока целы. "Фарман" ныряет вниз, "вуазен" – следом. Не ждали? Снижение опасно тем, что становится эффективным огонь пулеметов. Зато так лучше целиться, а зенитчики не успеют высчитать трубку снарядов.
Бомба пошла! Вторая! Изо всей мощи моторов летим обратно. Бомбы кончились, флешетты тоже, пора спасать души. Становлюсь с ногами на сиденье и смотрю назад. Есть! Кто попал, не разберешь, но там, где мгновение назад был аэростат, вспухает облако огня. Водород горит красиво. Финал второго акта марализонского балета. Публика стоя приветствует артистов, кричит "Браво"! Господи, да я влез на сиденье! Стоит "вуазену" качнуться…
На летном поле нас ждут. Чуть ли не весь отряд сбежался, впереди Егоров. Выбираемся из гондол. Штабс-капитан, улыбаясь, жмет каждому руку.
– Крепость дала радио: аэростат сгорел! Новый у немцев не скоро появится. Велено благодарить вас и представить к наградам. Поздравлю, господа!
Механики считают пробоины в плоскостях. У "вуазена" находят одну в гондоле – рядом с бензобаком. Если б попали, бензин в лучшем случае вытек бы. Но обычно в таких случаях аппарат загорается. Пронесло. Рапота ревностно следит за подсчетом, облегченно вздыхает, когда выясняется: у нас на две дырки больше. Интересуюсь причиной такого внимания.
– У кого пробоин больше, тому награда выше! – поясняет Сергей.
Странный подход, но от комментариев воздерживаюсь. Сергей сияет: он единственный в отряде не имеет наград, теперь получит. Турлак – обладатель ордена Святой Анны IV степени, на армейском жаргоне – "клюквы". У Зенько – "Станислав" и "Анна", у Егорова – Святой Георгий IV степени. Высшим военным орденом штабс-капитана наградили за разведку, Егоров вовремя обнаружил немецкое наступление. В этом полете штаб-капитана ранили, он и сейчас прихрамывает. Доктора запрещают ему летать. Зато Леонтию Ивановичу можно не беспокоиться о происхождении – кавалер ордена Святого Георгия автоматически становится потомственным дворянином. Получить орден Егорову помогло ранение, объясняет Рапота. Начальству нравится, когда герои льют кровь – свою и чужую. За сражение малой кровью награда выйдет скромной, а то и вовсе не дадут. "Нет потерь, не было и дела!" – считают в Ставке.