– Павел Ксаверьевич!.. Сергей Николаевич!..
Сестры обступают нас. Это с чего такой прием?
– Вы вправду государя видели?
Ага!
– Видел! Вот как вас!
Ахают.
– Крестик государь самолично приколол?
– Собственноручно!
Руки, красные от постоянного мытья и карболки, тянутся к Георгию, осторожно трогают серебро. Боже! Сельский учитель с грустными глазами отжалел солдатику крестик, а у них благоговение на лицах. Да это он руки целовать вам должен! Подзываю Нетребку с водителем.
– Вот, милые барышни! Угощайтесь!
Самая шустрая заглядывает в коробку.
– Ой, девочки, "безе"!
На мгновение меня забывают. Пирожные расхватывают и немедленно поедают. Конфеты рассовывают в карманы фартуков. Прожевали, я снова в кольце.
– Какой он, государь?
– Ростом пониже, – показываю ладонью у глаз, – борода, усы. Глаза усталые…
Многозначительно кивают. Ну да, государь, он же денно и нощно…
– Расскажите про свой подвиг!
До Розенфельда я так не дойду. Пора переводить стрелки.
– Что я, милые барышни! Вот поручик Рапота. Не далее как сегодня его аэроплан разбомбил и сжег аэростат противника. Враг вел огонь, по возвращению насчитали в аэроплане восемь пробоин. Поручика за подвиг представили к ордену.
Сергея обступают и засыпают вопросами. Рапота охотно рассказывает, лицо его сияет. Здесь не принято скромничать. Обо мне забыли, шныряю дверь и едва не сталкиваюсь с коллежским асессором.
– Ба! Я-то думаю, где персонал? – он жмет мне руку. – Рад видеть, Павел Ксаверьевич!
– Это вам! – сую гостинец. – Пирожные, "безе".
– Знаете, чем угодить старику! – он смеется.
Поднимаемся в кабинет. Достаю из кармана и ставлю на стол "зельтерскую".
– В ресторане брали? Охота деньги тратить! Кто же едет с водкой в госпиталь? У нас спирт! Разбавить до нужной пропорции и очистить от сивушных масел врачи умеют – этому нас в университете учили, – Розенфельд смеется. – Забирайте, не то обижусь! Хватит мне пирожных, – он открывает коробку. – Свежие?
– Сестрам понравились.
– Вы их угостили? Славно! Второй случай на моей памяти, чтоб выздоровевший не забыл.
– Я приехал с поручиком.
– Рапота? Славный мальчик.
– Нас здесь так встретили!
– Ничего удивительного! Герой, у нас лечился. Газету с описанием вашего подвига до дыр зачли.
– Вранье там! Не лобызал я руку да еще со слезами.
– Жаль! Сестрам как раз понравилось.
– Что?
– Разжалованный покаялся в преступлении, а государь простил. Душещипательная история, сестры такие любят. Сами знаете, какой здесь труд. Кровь, грязь, боль, смерть. Ледник для трупов никогда не пустует, умерших хороним чуть ли не ежедневно. Кладбище за парком уже в три десятины. Ваш приезд для них праздник.
Приносят чай. Коллежский асессор ест пирожные, я просто прихлебываю. С гостинцем покончено, доктор вытирает пальцы салфеткой.
– Как здоровье? Головные боли не мучают?
– Нет.
– Слава Богу! Память восстановилась?
– Частично. В каком родстве мы знаю.
Он смеется и машет руками.
– Замечательно! Вы по-прежнему в полку?
– Перешел в авиацию, летаю с поручиком. Были в Белостоке, решили заглянуть.
Он кивает и задумывается.
– Как Ольга? – проявляю взаимную вежливость.
– Учится, собирается сдавать экзамен экстерном. Обещает к новому году получить свидетельство.
Молчим. Пауза затягивается. Сергея до сих пор нет.
– Где поручик? – изображаю озабоченность.
– Не беспокойтесь! – смеется доктор. – Он в надежных руках. С женщинами ему интереснее, чем со старым доктором.
– Не такой вы и старый.
– Не льстите! Старый! В моем возрасте на многие вещи смотришь иначе. Не удивляйтесь, но мне жаль покойного князя.
– ???
– Смелый мальчик! Он лечился у нас после ранения – какая-то безумная атака в конном строю. Его в штаб перевели, потому как строевую службу медицина запретила. Знаю, что скажете! Гадкий, избалованный, заносчивый… Все правда, но ведь мальчик! В штабс-ротмисты произведен за храбрость. Щедрый. Первым, кто догадался сестер угостить. Тысячу рублей пожертвовал на госпиталь. Понятно, пыль в глаза пускал, перед Ольгой старался, но сестрам-то без разницы. В происшедшем Ольга виновна. Он днем с цветами приехал – предложение делать. Умолял. Дочь, понятное дело, отказала – у нее жених. Князь уехал, напился с горя и решил еще раз объясниться. Угрожал, что покончит с собой. Ей бы прогнать, знаем мы такие угрозы, но Ольга повела его в парк. Отчасти из-за вас.
– ???
– Она привыкла к вниманию мужчин, вы ей в нем отказали. И разговаривали не слишком вежливо. Дочь прознала, что вы в парке с поручиком, и решила продемонстрировать, какие блестящие офицеры за ней ухаживают. Глупая, взбалмошная девчонка! Как с ней сладить?
Пороть не пробовали? Очень помогает…
– Поступок князя, конечно же, мерзкий, но стоит признать: его спровоцировали. Он был пьян и безумен от неразделенной любви. Дальнейшее поведение безумие подтверждает. Вместо того чтоб на следующий день приехать, стать перед Ольгой на колени и просить прощения, он задумал убить свидетелей. Как будто ваша с поручиком смерть что-либо решала! Я первым бы шум поднял! В России насиловать женщин не дозволено даже князьям! Совершил мерзость – покайся, тебя простят. Ольга – девочка добрая, к тому же сама виновата. Я бы, конечно, князю выговорил, но дела заводить бы не стал. Князь избрал другой путь. Что в итоге? Погиб сам, как будто мало людей на фронте гибнет, трех офицеров подвел под суд. Вас и вовсе разжаловали. Хорошо, что государь случился, не то остались бы рядовым. У Бельского влиятельная родня… – Розенфельд встает. – Извините, раненые ждут. Благодарю за угощение и визит. Всегда рад вас видеть!
В задумчивости спускаюсь вниз. Странный человек этот доктор! Ему бы в проповедники. Священник и доктор всегда рядом. Первый завершает, что не вышло у второго…
Сергея нахожу в парке. Он гуляет по аллее с какой-то сестричкой, они весьма мило беседуют. Действительно, не скучал. Зову, прощается, едем. На площади забираем Синельникова, механик выглядит довольным. На обратном пути Сергей молчит. Смотрит в брезентовый потолок и улыбается. К девочкам его я все же свозил…
7
О нашем налете пишут в газетах. Радостных событий на германском фронте мало, скорее наоборот, репортеры цепляются за малейший позитив. Поджог аэростата публике в новинку. На этой войне все в новинку: сбитый германский самолет (их пока считанные единицы), авиационный налет на штаб немецкой армии, теперь вот наш аэростат. Репортеры приезжали в отряд, фотографировали героев. На фоне аппаратов, с винтовками и "маузерами" в руках. Вид у нас грозный: трепещи супостат! Репортеры довольны. Фото напечатано в газете. Еще пять отпечатков – по одному для каждого из запечатленных прислали в конверте. Рапота рад и восхищается благородством фотографа. Цена этому благородству три рубля – из бумажника летнаба Красовского.
Сергей собирает вырезки из газет, складывает в папочку. Я знаю, для кого. "Итак, она звалась Татьяной…" Сестра милосердия в госпитале Розенфельда, это с ней Рапота гулял в парке. Отныне поручик в госпитале завсегдатай. Один раз я составил ему компанию, больше не тянет. Розенфельд занят, а с сестрами скучно. Они хотят любви большой и чистой, мне надобно маленькой и грязной. Зато Сергей сияет, его прямо распирает от чувств. Едва ли не каждый день слышу, какая Татьяна красивая (хм!..), нежная (Сергею виднее), умная. Последнее вполне справедливо. Поймать в сети поручика Рапоту все равно, что золотую рыбку. Из него выйдет любящий и преданный муж, заботливый, но строгий отец. За таким, как за каменной стеной – спокойно и уютно.