Мы фотографируем передний край противника. Это новинка, пришедшая с Запада. Лауниц и Васечкин научились фотосъемке в школе. Дни стоят ясные, самое время. Я веду "моран" на высоте двух тысяч аршин, Лауниц, склонившись над подвешенным к фюзеляжу аппаратом, меняет пластины. Дни стоят морозные, вверху холодно вдвойне. Плюс встречный поток воздуха. На нас не только теплое обмундирование, но и меховые маски на лицах. Я сижу под защитой ветрозащитного козырька, Володе надо вставать. Застываем одинаково – после вылета руки-ноги едва разгибаются. Немцы нас не обстреливают: на передовой нет зенитной артиллерии, а из стрелкового оружия нас не достать. Воздухобойками немцы прикрывают тыловые склады, штабы и железнодорожные узлы. Впрочем, как и мы. Бомбить передний край аэропланы еще не умеют.
Летаем каждый день и помногу. Штаб фронта требует сфотографировать все и еще немножко. К гадалке не ходи – готовится наступление. Я знаю, чем оно кончится: Сан Саныч Самохин рассказывал. Русская армия потеряет 80 тысяч солдат и тысячу офицеров – без какого-либо успеха. Разве что союзникам поможем: немцы на неделю оставят Верден в покое. Я знаю, почему наступление провалится. В 20 – 30-х годах в СССР издавали подробные очерки операций Первой Мировой, главным образом для военных, Сан Саныч пересказывал их мне. Январь и февраль 1916 года командующий Западным фронтом генерал Эверт забрасывает Ставку письмами. Просит, умоляет поскорее начать наступление. Стоят морозы, грунт прочный. С началом весны в болотистой Белоруссии наступать невозможно – почва вязкая. Но Верховный Главнокомандующий, он же Е.И.В., занят. Он вкусно кушает, занимается любительской фотографией и чистит снег для моциона. К тому же Е.И.В. скучает по августейшей супруге, посему часто ездит в Царское село. Его спецпоезд всегда наготове. Начальник Генштаба генерал Алексеев не смеет оторвать Верховного от столь приятного времяпровождения. Наступление начнется в марте, в канун распутицы. Упряжки, люди потонут в грязи, немцы будут хладнокровно расстреливать русских из пушек и пулеметов. Наступление захлебнется.
Я это знаю, тем не менее, выполняю работу старательно. Мне неизвестно, почему я на этой войне, но кому-то это нужно. Я не могу повлиять на ход истории, я слишком мало для этого живу. Я не знаю, кто и зачем швыряет меня по телам, но война – мое ремесло. Возможно, мое участие позволит кому-то уцелеть. Кто-то вернется живым, заведет семью, у него будут дети, внуки… Я хочу, чтоб так случилось, я устал от крови. Правители льют ее как воду, и еще долго будут лить. Им всегда кажется, что есть вещи важнее человеческой жизни.
Фотосъемка идет гладко, и я расслабляюсь. Наказание следует незамедлительно. Мы заканчиваем очередную съемку, как вдруг по фюзеляжу стучит очередь. Черная тень проносится над нами. Моноплан! Таких аппаратов у немцев я не видел. Инстинктивно закладываю вираж. Бросаю взгляд в зеркало. Володя бросил фотоаппарат и приник к "Льюису". Как-то он неловко пулемет держит. Ранен? Дрянь дело!
Немец тоже развернулся – врага надо добить! – но радиус разворота у него больше. Запомним! Он догоняет нас, но в этот момент огрызается наш "люис". Молодец мальчишка! Моноплан отворачивает, пилоту помирать не охота. "Гансы" и в Отечественную будут так драться. Подкрался из-за угла, ударил – и деру! Этот же к моему удивлению не отстает. Все кружит и кружит, выбирая удобную позицию. Его пулемет стреляет через винт, ему проще. Мне надо исхитриться и подставить немца стрелку. Испытание нервов, моторов и сил. Со вторым у нас хуже. Володя, как вижу, совсем плох, наверное, истекает кровью. Если он потеряет сознание, нам конец. У "морана" нет пулемета у летчика, только у стрелка.
Немец тянет нас на высоту. Один из приемов воздушного боя. У одноместного аппарата скороподъемность больше, увлечемся, устремимся следом – собьют. Удирать со снижением и того хуже – догонит и расстреляет. Опытный, гад!
– Володя! – кричу в переговорную трубку (у нас теперь есть такие). – Слышишь меня?
– Да… – он отзывается еле слышно.
– Сейчас подведу "моран", бей ему в брюхо!
– Понял…
На очередном вираже даю газ, оказываюсь ниже и сбоку моноплана. Немец нас видит, но стрелять не может – пулемет жестко закреплен на фюзеляже. Володя одной рукой поворачивает "льюис", задирает ствол вверх…Очередь! На черном фюзеляже немца белым пятном выделяется рисунок: треугольный щит, над ним рыцарский шлем с павлиньим пером. Пули попадают прямо в щит, летят щепки. Немец отворачивает и устремляется прочь. Сбить мы его не сбили, но ввалили от души…
– Володя! – кричу в трубку. – Куда ранен?
– Рука… Левая. Крови много.
– Немедленно пережми чем-нибудь! Ремнем, проводом, носовым платком – чем найдешь!
Он не отвечает. Перевожу газ на полный и гоню "моран" к аэродрому. Эта русско-французская корова еле ползет. У меня человек в кабине кровью истекает! Наконец показывается летное поле. Издалека качаю крыльями – знак "у меня неприятности". Отдаю ручку – лыжи касаются плотного снега. Аппарат катит к концу поля. С трудом разворачиваю к строениям. Медлить нельзя. "Моран" несется прямо на здания. Если не потеряет скорость, въеду в дом, аппарат загорится. А здание это – медицинский пункт. Мне навстречу бегут люди и шарахаются в стороны. Мотор я отключил, "моран" постепенно теряет скорость и останавливается в двух шагах от крыльца. Выскакиваю из кабины и тащу Володю наружу. Он жив, только очень бледен. Левая рука повыше кисти пережата носовым платком. Молодец! Смог! Кладу его на снег.
Ольга появляется как из-под земли. Падает на колени и первым делом перехватывает руку Лауница резиновым жгутом. Затем разрезает ножницами перчатку и рукав. Достает шприц и вкалывает Володе в вену желтую жидкость. Морфий… Действует Ольга ловко – госпитальная практика. Успеваю рассмотреть рану. Кисть разворочена, видны белые кости – Володе больше не летать. Представляю, как было больно! А мальчишка еще стрелял, да как метко! Ольга бинтует рану.
– Что произошло! – это подбежал Егоров.
– Был атакован германским аппаратом, – говорю нарочито громко, чтоб Володя слышал. – Летнабу пулей раздробило кисть, однако он, превозмогая боль, открыл ответный огонь и повредил аппарат противника. Германец с позором удалился. Ходатайствую о награждении вольноопределяющегося Лауница! За храбрость!
– Непременно! – подтверждает Егоров. Он понял.
Володя слабо улыбается. Солдаты кладут его на носилки, несут к автомобилю. Через полчаса Володя будет в госпитале.
Егоров ведет меня к себе. Коротко рассказываю.
– "Фоккер"! – заключает Егоров. – Черный цвет германских аппаратов – на фронте союзников. Щит и шлем на фюзеляже – герб. Барон или граф. У нас таких размалеванных пока не видели, перебросили с того фронта. Наверное, пронюхали.
О не объясняет, что немцы пронюхали, и без того ясно. С секретностью в русской армии плохо: офицеры слишком много болтают. К тому же и германские летчики не спят. Сосредоточение войск для наступления скрыть трудно: маскировать такие масштабные операции от наблюдения с воздуха не научились.