— Я принимаю извинения.
— Вы врач, наблюдавший прапорщика Красовского. Каким было его состояние на время ссоры с князем и последовавшей дуэлью?
— Прапорщик перенес тяжелую контузию, в результате которой утратил память. Она до сих пор не восстановилась.
— Это не помешало ему драться и стрелять!
— Контузии провоцируют нервные реакции!
— Ему рекомендовано употреблять спиртные напитки?
— Ни в коем случае!
— Но прапорщик употребил!
— Он не отдавал отчет! Повторяю: тяжелая контузия! Человек только пришел в себя! Ему кажется, что он здоров, хотя на самом деле это не так. Я давно служу по медицинской части и не раз наблюдал… С такой контузией прапорщик подлежит безусловному освобождению от дальнейшего прохождения воинской службы. Я готов подписать свидетельство немедленно!
— Не сомневаюсь, господин Розенфельд! Суд удаляется на совещание!
— Господа офицеры!..
Грохот вставшего зала. Наступает томительное ожидание. Из зала никто не уходит. За моей спиной гул. Сергей повесил нос, корнет чувствует себя не лучше. Ничего не понимаю!
— Господа офицеры!..
Стоим. Председатель надевает очки, они нелепо смотрятся холеном лице.
— …Рассмотрев обстоятельства дела, военный суд нашел корнета Лисицкого, поручика Рапоту и прапорщика Красовского по обстоятельствам дуэли, приведшей к смерти князя Бельского невиновными!
Радостный ропот за спиной.
— Однако же…
Я ждал этого!
— В ходе судебного следствия неопровержимо доказано нанесение побоев прапорщиком Красовским покойному князю Бельскому. Вину прапорщика отягощает имевший перед этим постыдный случай пьянства. Какими бы благородными мотивами не объяснялось поведение прапорщика Красовского, нанесение одним офицером побоев другому бесчестит не только того, кто побои получил, но того, кто их нанес. Такой поступок не совместим со званием русского офицера. Руководствуясь Сводом военных постановлений… на основании статьи 42 Воинского устава о наказаниях, подвергнуть прапорщика Красовского лишению офицерского звания, разжаловав его в рядовые. Постановление суда вступает в силу по конфирмации начальником корпуса…
Полковник снимает очки.
— Можете выписывать белый билет, господин коллежский асессор! Господин Красовский вы возвращаетесь под родительский кров. Вы не принесли пользы Отчизне на полях сражений, так постарайтесь сделать это в тылу. Передайте батюшке, что на фронте катастрофически не хватает снарядов и бомб! Пусть выделывает их на своих заводах как можно больше!
Одобрительный гул в зале. Вон оно что! Господин полковник надавил на мораль. Просто наказать виновного при таких обстоятельствах — не комильфо. А вот указать ему место и выбросить из армии… Я буду ходить в подручных у фабриканта ближайшие пятьдесят лет?
— Господин полковник, разрешите просьбу!
— Что еще? — он не скрывает неудовольствия.
— Прошу об оставлении меня в действующей армии!
— Чем будете ей полезны? Доктор уверяет, утратили память. Следовательно, все, чему вас учили…
— Доктор говорит правду. Однако, как изволили заметить, драться и стрелять я умею.
За спиной опять гул. Он смотрит в упор, я не отвожу взгляда.
— Я доложу о вашей просьбе!
Занавес.
4
Вход в блиндаж занавешен куском брезента, постучать невозможно. Кашляю:
— Разрешите?
Из-за брезента невразумительное бурчание. Решительно сдвигаю занавесь.
— Ваше благородие, вольноопределяющийся Красовский…
— Пашка!
Худощавый офицер вскакивает из-за колченогого столика и заключает меня в объятия. Стою в недоумении: или самому обнять, или все же блюсти субординацию. Выбираю второе.
— Господин прапорщик, смею напомнить…
— Ладно тебе! — он отстраняется, на лице белозубая улыбка. — В школе прапорщиков койки рядом стояли, я буду чиниться?..
— Я разжалован в рядовые.
— Знаю! Вся крепость знает!
Это правда. Пока ехал из Белостока, раз десять остановили. Офицеры подходили и молча жали руку. В самой крепости чуть ли не демонстрация случилась. На площади перед управлением мне отдавали честь даже штаб-офицеры. Быстро здесь разносятся новости…
— Садись, рассказывай! — он указывает на грубо сколоченные нары. Керосиновая лампа на столике мигает.