Отмалчиваться или выступать, не считаясь с опасными последствиями, — это вопрос непростой не только для Лихачева, это и для меня непростой вопрос. Такой выбор рано или поздно встает перед каждым из нас, и здесь каждый должен принимать свое личное решение.
Как бы то ни было, но Лихачев начал выступать. Что, собственно, произошло для него в результате? Он вышел из убежища. К примеру, проблема Царскосельского парка формально не являлась проблемой Лихачева как специалиста. Он вступал в конфликт с властью не как профессионал, специалист по древнерусской литературе, а как деятель культуры, общественный деятель, — во имя своих гражданских убеждений. Существенно, что на этом пути у него могли возникнуть не только неприятности личного свойства, но и помехи для научной деятельности. Так и случилось: он стал невыездным. Не выходил бы за рамки литературоведения — ездил бы за рубеж по различным конгрессам, встречам. Его деятельность — редкий пример в академической жизни. Чаще люди выбирают молчание в обмен на расширение профессиональных возможностей. Но если считаться с такими вещами, то нужно закрывать всякую возможность выражения своих гражданских чувств и строить отношения с властью по принципу «чего изволите?». Это — вторая проблема, с которой пришлось столкнуться Дмитрию Сергеевичу, и он также решил ее в пользу исполнения своего общественного долга.
Не могу не вспомнить один весьма удивительный пример лихачевской отваги: его выступление вместе с Собчаком на Дворцовой площади против введения чрезвычайного положения и ГКЧП. Тогда Дмитрий Сергеевич проявил подлинное бесстрашие. Выступление Собчака было по-настоящему красивым поступком. Но Анатолий Александрович был политиком. И часть профессии политика — рисковать. Для Дмитрия Сергеевича это не было профессией, но он принял одинаковую с Собчаком долю риска. Между прочим, исход политической схватки между демократией и прежним режимом был тогда непредсказуем. Многие функционеры слали в Москву телеграммы с выражениями верноподданничества. Лихачев выступил, безоглядно.
Наверное, в разные эпохи, в разные исторические моменты страна получает разную власть. Когда-то власть более справедлива, когда-то — менее. Когда-то она совершает больше ошибок, когда-то — меньше. Но «эра милосердия» пока остается лишь утопией. А это означает, что перед каждым новым поколением порядочных людей и перед каждым порядочным человеком в отдельности снова и снова будут вставать те же вопросы, примеры решения которых дал своей жизнью Дмитрий Сергеевич Лихачев.
Лихачев рассказывал:
«Академику Марру выделили кабинет площадью не меньше двух тысяч метров. Там автомобиль мог ходить. Стол письменный поставили на возвышении. Настоящий тронный зал. Пришел к нему однажды Б. Маленького роста, стоит как перед престолом. Марр растрогался, пошел провожать его, в проеме между двумя дверьми, вторую начальство поставило, чтобы не подслушивали, Марр остановил Б. и сказал тихо:
— Меня считают марксистом, а я ничего Маркса не читал, — он засмеялся, — и не собираюсь».
«Русская православная церковь не покаялась за то, что сотрудничала с советской властью, нарушала тайну исповеди, имела священников — членов партии».
(Д. С. Лихачев)
— Даже в случаях тупиковых, — говорил Дмитрий Сергеевич, — когда все глухо, когда вас не слышат, будьте добры высказывать свое мнение. Не отмалчивайтесь, выступайте. Я заставляю себя выступать, чтобы прозвучал хоть один голос.
Это единственное место у человека, открытое для показа того, что делается там, в душе. У собаки есть еще хвост, что-то она им выражает — приветливость, настороженность, а у человека только лицо. Уши у него не поднимаются, шерсть не встает. Есть шея, плечи, они мало что дают, а вот лицо — это сцена, где играют чувства, отражаются мысли, есть лоб, который сообщает морщинами, губы многое подсказывают, нос, ноздри, краски щек, но главные действующие герои — глаза.
На лице свои безмолвные роли играет много актеров. Это театр мимов. Появляются знаки, годные для прочтения: знаки притворства, страстей. Труднее всего приходится глазам, через них можно заглянуть вглубь, им трудно скрыть свой блеск, гнев, еще труднее — горе, когда хочешь не хочешь, наворачиваются слезы.