Ефим сушил траву, сгребал, сметывал в стожки. Пахло молодым сенцом, а с гор наносило запах снега…
Однажды Ефим пришел на дежурство в новом пиджаке, выбритый.
В парке пусто — близится гроза. Над горами поблескивают молнии. Становится душно. К луне подползают пухлые тучи. Листва висит не шевелясь. Сладко и приторно пахнет цветами, они заполонили весь парк. Он в темноте представляется глухими дебрями. Сочные листья, как мокрые, мерцают лунными пятнами. Трава глянцевито светится.
Ефим подтягивает голенища сапог и решительно направляется в угол парка, где сторожит Варвара.
Посередине гладко обритой полянки — стожок, рядом — темная, раскидистая ель, а под ней — Варвара.
Движения Ефима становятся нерешительными. Ему кажется: нельзя говорить о том, что переполняет душу. И нельзя прикасаться к Варваре, иначе испортишь то, что еще никогда не испытывал.
Ефим идет медленно, не сводя глаз с Варвары, идет словно по трясине, и ноги осторожно нащупывают кочки, чтобы не оступиться.
Еще не скошенная трава — по пояс. Она сухо звенит. Семена засохли, цепляются за брюки колючками, колосками, усиками. Ноги задевают стебли, и цветы осыпаются, пачкают желтой пыльцой, тоненько гремят горошками семян в маленьких коробочках.
Ефим несмело выбирается на обритую полянку. Варвара замерла, облитая луной: она не то спит с открытыми глазами, не то что-то напряженно слушает. Потом Ефиму чудится, что она плачет, — глаза сверкают, как в слезах. Затем он видит: она ласково улыбается.
— Уж больно на земле-то хорошо, — говорит она почти шепотом, — и помирать не хочется…
Ефим стоит задумчиво. Варвара слегка усмехается, пригибает колючую еловую лапу, держит ее между собой и Ефимом. Он неуклюже поглаживает по ветви и говорит голосом, который вдруг загустел:
— Ну вот, Варвара… — но больше ничего не говорит, как будто в душе испуганно попросили: «Не надо».
Он восхищенно и тоскливо смотрит на гордое, смуглое лицо Варвары.
Громыхнул гром. Обвисшие листья всплывают на волне ветерка, бормочут, шевелятся, в лицо шлепается несколько тяжелых ледяных капель, и опять все стихает. Грозы так и не получается. Молнии вспыхивают далеко, за горами.
Шумят кусты, вылезает лохматый пьяненький Биба.
— Милуетесь? Оце гарно! — хихикает он и ковыляет за тополевую рощу, где из открытого крана журчит вода.
«Вот леший, таскается здесь», — думает Ефим, робко трогает жесткую большую руку Варвары и тихо, боясь что-то испугать, уходит. Он ощущает руку Варвары в своей, как будто ведет ее за собой. Двигается по аллеям, разогнув спину, улыбается, проводит рукой по густым ветвям. Собственная жизнь ему кажется значительной, интересной, точно до этого ничего не видел вокруг и даже этого парка не понимал.
Ефим смотрит на небо, — оно похоже на гористую темную землю. Ефим смотрит на землю — она походит на звездное небо. В кромешной темноте трава кишит зелеными огоньками светляков. Ефим идет по траве, отставив руку, словно ведя кого-то, и светляки брызжут, как звездный дождь. Даже в усах Ефима горит звездочка.
Ефим останавливается: в черноте дупла старой липы светятся гнилушки, словно кошка смотрит. По всему парку пылают холодные огни — груды зеленых углей. Мягко взмывают летучие мыши. Душно. Беззвучные молнии все полыхают и полыхают вдали. Белеют на клумбах сугробы табака и пахнут далеко вокруг. Ефиму кажется, что и он пропах им.
Из глухой аллеи выходит навстречу Анна. Зашла с работы. Ефим опускает отставленную руку. Они садятся на скамейку.
Ефим поглядывает на жену и вспоминает ее девушкой. Она всегда смотрела на него слегка изумленно. Теперь все изменилось в ней, а вот большущие голубые глаза и выражение в них остались неизменными. Ефима внезапно поражает мысль: ведь у нее всю жизнь в душе живет такое же необыкновенное чувство, какое недавно поселилось и в его душе. И он никогда не понимал этого. Грубостью, сухостью обижал в ней то, к чему нельзя прикасаться. Ефиму жалко Анну, и он чувствует себя виноватым. «Мне бы гордиться, а я…» — думает он.
Она и работает и тащит на своих плечах хозяйство. Сына вырастила. Не было ей просвета. А он, Ефим, жил душой в стороне.
Ефим царапает подбородок и оглядывается, точно испугался, что кто-нибудь уличит его.
— Парк-то… Хорош парк, а? — спрашивает он смущенно и мягко.
Анна очень удивлена таким голосом.
— Не надышишься. Цветов, деревьев, — соглашается она.
— Пройдемся. Покажу тебе все.
Анна краснеет, одергивает линялую фуфайку. «Работает, работает, а я и не подумал справить ей хоть пару хороших платьев», — досадует Ефим, а сам охотно объясняет: