И вот на берегу появились большущий дед в соломенном мексиканском сомбреро и маленький Максимка, державшийся за его руку. Деду — шестьдесят, мальчонке — шесть лет.
Они замерли, глядя на море. Серые тучи затягивали небо. Дул свежий ветер. Море потемнело, небольшие волны пенились, и издали казалось, что их усеяли белые лебеди.
— Во-он куда оно длиннится! Почему это море такое длинное-длинное? — задумчиво спросил малыш.
Ковшов ласково погладил его взлохмаченную голову.
Всюду на пляжах — люди. Они лежали, бродили, выбирались из моря или бросались в него. Пестрели грибки, зонтики. Ковшов шумно вдохнул влажную морскую свежесть.
— Давай смоем дорожную усталость, — предложил он, снимая с Максима клетчатую рубашонку. Разделся и сам, бросил одежду на чемодан.
— Мы здесь и будем жить? Прямо на берегу? — спросил Максим.
— Что ты, малыш! Вон стоят домики у самого моря. В них и найдем пристанище. Ну, иди — купайся.
Мальчишка с опаской подошел к воде. Море шумело, бросало под ноги невысокие волны, окаймляя берег пенной полосой.
— Иди, иди, — подтолкнул Ковшов, но Максимка попятился от быстрой волны и потянулся на руки к деду.
Тот поднял его, прижал к волосатой груди и загоготал: он не смеялся, а именно гоготал. Чем дальше он заходил в море, тем крепче прижимался к нему малыш.
Дед присел, и волна обдала их, ударила в лица. Максим завопил, задрыгал ногами, захлебнулся соленой водой.
— А ну-ка, познакомься с морем! — грохнул дед. — Полюби-ка его на всю жизнь!
И Ковшов окунул мальчишку, тоненького, трепетного, и тут же высоко поднял над собой. Захлебнувшийся Максим раскрыл рот, выпучил глаза. С него текло. Волосы прилипли ко лбу. Дед опять загоготал, посадил внука на мокрую гальку, а сам, большой и неуклюжий, как слон, ухнулся в воду и поплыл.
Максимка восхищенно смотрел на деда. Пенистая вода, шурша галькой, подкатывалась к мальчонке и затапливала его чуть не по горло.
— Вот это море! — кричал он. — Богатырное море! — И колотил по волне руками и ногами…
Цвели белыми мелкими цветами камфарные деревья, пахли аптекой, роняли покрасневшие листья. Они все лето меняют их, и под деревьями всегда намусорено, как осенью. Меняют листву и эвкалипты; и еще с них обваливается кора, висит большими лохмотьями, будто деревья засыхают, гибнут…
Дом стоял в саду у моря. Они устроились на веранде, оплетенной виноградом. Кровать, раскладушка, столик, а за перилами невысокие мандариновые деревья и море. Максим сразу же забрался на эти перила, а дед зашел к хозяйке в комнату, что-то глухо пробурчал и вернулся.
Скоро хозяйка — полная смуглая армянка с темнеющими усиками и черными влажными глазами — притащила оплетенную камышом ведерную бутыль.
— Вот вам, пожалуйста… Не вино, а сказка. Для себя готовила. Его не стыдно и на свадьбе подать. Веселит, молодит. — И, повернувшись к Максимке, сразу же запела: — О-о, какой мальчик! Хорошенький, как девочка! Максим тебя звать? А я тетушка Анаида. — Она привлекла его к себе, сунула лицо в его волосы, поцеловала их. — Детей у меня… — повернулась она к Ковшову, но не договорила, махнула рукой. — Ладно. Чего уж… — И запела, поправляя на Максимке воротничок: — Отдыхай, мой маленький, в море купайся, загорай — сильным будешь, красивым будешь, любить тебя будут. — И опять к Ковшову заботливо: — Не надо его водить в столовую. Что там за еда для ребенка? Я могу готовить вам обеды. Дешево и вкусно. Ему цыплята нужны, манная каша…
— Мы мужчины, мы кашу манную есть не будем, — твердо заявил Максим и сунул за пояс зеленых шортиков пистолет.
— Господи! — Тетушка Анаида-затряслась, заколыхалась от смеха. — Ты настоящий мужчина! — Она переглянулась с Ковшовым и вдруг в порыве прижала мальчишку к своему животу, погладила его худенькую спину, пряча от Ковшова разгоревшееся лицо. На Ковшова так и пахнуло затаенным горем этой женщины. Он понял, что это за горе.
Небольшой дом весь был заплетен виноградом и вьющимися розами. Окошки едва виднелись сквозь них. Одну комнату и веранду хозяйка сдавала «дикарям»…
— Как у вас нынче в Сибири с погодой? — спросила хозяйка. Ей, должно быть, хотелось поговорить.
Ковшов пригласил ее к столу, налил в стаканы светлое, сухое вино, вытащил из чемодана кулек с конфетами. Пока Максим обследовал маленький двор и сад, они беседовали о жизни, о ценах, об урожае. Он говорил не торопясь, она — горячо и порывисто.