Кто-то посадил и вырастил этот парк, а потом… ушел. Навечно.
И тут Ковшова настигла неожиданная мысль. «А ведь мы живем в мире, который наполовину создан умершими, — подумал он. — Вокруг звучит музыка уже ушедших от нас композиторов, мы читаем книги умерших классиков, нас окружают картины художников, которые уже в земле, и наши дома и города созданы теми, которых теперь нет на белом свете. Только их души говорят с нами».
— Слушай, Максим, — заговорил Ковшов. — По радио я сегодня услыхал интересное. Когда астронавты ходили по Луне, их тяжелые термические ботинки оставили на ней глубокие следы. Так вот, какой-то ученый сказал, что эти следы могут продержаться многие миллионы лет.
— Почему? — спросил Максим, глядя на деда, как на высокое дерево.
— Ну, понимаешь, там, на Луне… Ты еще не поймешь это. Но все-таки слушай. Там воздуха нет, ветра нет, звуков нет — никакого движения. Мертво. Вот следы и останутся навечно.
Максим слушал деда внимательно, потому что дед всегда разговаривал с ним как с равным, серьезно.
— Вот и мы все должны оставить на земле следы.
Максим запрыгал, наследил на песке, засмеялся:
— А теперь ты побегай!
— Мои, брат, следы — мосты.
— Как это следы-мосты? — Максим заглянул в лицо деда.
— Ну да! Оставить следы — это значит что-нибудь сделать для людей. Например, мосты. Хоть они и не вечные, но все же…
— Деда, а что такое — вечные?
— Ну, которым не будет конца. Они будут всегда, вечно.
Зашли в закусочную: на голубых столбиках лежала красная пластмассовая крыша, а вместо стенок плотно вились по веревочкам синие вьюнки. На столах с неубранной посудой разбойничали воробьи. Они садились на края тарелок и клевали оставшуюся кашу, картошку. Эти тарелки с воробьями развеселили старика и мальчишку. И уж совсем им стало весело, когда они увидели парня, на спине которого на белой майке химическим карандашом было написано то, что пишут на задних бортах грузовиков.
— «Не уверен — не обгоняй!» — прочитал вслух дед.
— Чего это он, зачем? — спросил, смеясь, Максим.
— Шутник. Турист!
Закусив, снова пошли к морю. По пути им повезло: в стеклянном киоске, похожем на аквариум, они обнаружили несколько любимых книжек. Продавщица с рыбьими глазами вытащила их со дна аквариума.
В обеденный час пляж пустовал. Всюду между камнями; где был песок, взлетали золотистые фонтанчики. Это купалось множество вездесущих воробьев. Дед и внук развалились на берегу и стали рассматривать рисунки в книжках.
Ты читаешь только заглавия, — ворчал дед, — а кто написал книжки — тебе плевать. А нужно в первую голову прочитывать имя автора. Вот «Золотой ключик», а кто написал про Буратино?
— «А-лек-сей Тол-стый», — старательно прочитал Максим.
— Неправильно.
— «Тол-стой»! — поправился Максим.
— Это замечательный писатель. Ты запомни его.
— А где он сейчас?
— Он… он умер, — неохотно ответил Ковшов.
— А почему?
— Болел.
— Мар-шак, «Кош-кин дом». А где Маршак сейчас?
— Тоже… умер… — совсем уж неохотно буркнул дед.
— А почему?
— Старый он был… Давай-ка лучше почитаем.
Но Максим спросил и о Бианки, и о Гайдаре, и пришлось Ковшову буркать это нехорошее «умер». Ему не хотелось говорить об этом с мальчишкой, но тот припирал его вопросами.
— Деда, а что такое смерть? — опять задумчиво спросил Максим.
Ошарашенный Ковшов молчал, палил папиросу. Потом взял маленькую, облепленную песком руку мальчонки и приложил к своей груди.
— Слышишь — тук-тук-тук?
— Слышу.
— Это оно бьется… Сердце! А ну-ка, прижми руку к своей груди. Слышишь?
— Ага! Здорово стучит, будто барабанчик.
— Вот-вот, правильно. Барабан жизни. Как только этот барабан замолчит — значит, все! Конец.
— А потом в землю человека закапывают?
— Да.
— А зачем?
— А человека уже не будет… Вот у тебя гармошка есть. Хорошо, звонко поет. А вытащи-ка из нее все — останется один футляр. А зачем он? В печку его.
— А ты, деда, умрешь? — с тревогой спросил Максим, забираясь к нему на колени и крепко обхватывая за шею, точно дед куда-то хотел уйти, а он его не пускал.
— Я — не-ет, — не совсем уверенно ответил Ковшов, — у меня есть мосты. Я в них буду жить. У меня есть ты. Я в тебе буду жить.