Тут по стволу, с вершины к земле, бесшумно промчалось какое-то существо. Замерло в траве. Белка!
Я шевельнулся, и снова молниеносно оказалась на вершине. Там она — с сучка на сучок, с ветви на ветвь, и ни единого неверного движения: ее пружинистые полеты и прыжки были снайперски точны.
Белка часто появляется около нашей хижины в березняке. Внук Максим прикормил ее. Она прыгает с дерева на стол и начинает хватать орехи с ладошки Максима. И хоть сидит на его руке, орехи она не берет, а как бы ворует, озираясь, хватает. Доверчивость и дикая пугливость — все вместе.
А как зверушка щелкает орехи! Лапки с гибкими когтистыми пальцами и острейшие зубы работают вовсю, только скорлупа сыплется. И ни одного неудачно перекушенного ореха!
Еще лето, и белка рыжая. Она горбоносая, с выпуклыми черными бусинками глаз. Они дикие и бессмысленные. Над ее головой загибается серый хвост. Вся она твердая, напряженная. Этот комок мускулов носится по вершинам рощи…
Белка обыкновенно забирается к нам в окошко или через дырку в крыше и бегает по хижине, толкает нос в кошелку, во все кульки, ищет орехи.
Вот и сейчас, когда я пишу о ней, она бесшумно спрыгнула с березы и побежала к окну. Бежала смело, но вдруг налетел ветер и смял, закружил в одном месте зашуршавшую траву, и белка метнулась от этого места, замерла, ожидая врага. Тут ветер рванул траву около нее, и она отлетела стрелой от опасности, и спять замерла — и вот неожиданно прянула ко мне на подоконник, по створке и стене взвилась на крышу и рассыпала по ней топоток, дроздом перелетела с крыши на клен и там, в листве, затаилась. Враги! Кругом враги! Вечная настороженность, вечная готовность к огромному прыжку.
Апрельский мотив
Вчера ночью сыпался на сугробы дождик, а сегодня повалил снег, и вода в лужах превратилась в снежную кашу. К полудню этот снег растаял. Асфальт в грязи, в слякоти, всюду лужи, ручьи, на бурой, мертвой траве подплывшие лепехи черного льда. Автобусы, троллейбусы, такси заляпаны грязью. Их колеса расшибают лужи и брызги густо, с пулеметной силой бьют в сторону прохожих.
Между моим и соседним домом снег почернел, напитался водой, он истыкан провалами ног. Из него вылезли тряпки, палки, размокшие газеты, кости, пузырьки от лекарств, консервные банки. Навстречу весне выступило все людское неряшество.
Между деревьями разлились лужи-озера, кое-где среди них торчат каменно-тяжелые скамьи и валяются большие цементные урны. От ударов ветра порой кажется, что мириады мальков молниеносно прыскают по верху луж.
В небе не плывут, а валом валят бесконечные грязно-серые тучи. В сильном ветре холодно, неуютно, промозгло.
Каждый возраст видит по-своему. В юности я написал бы что-нибудь вроде: «Синеглазый апрель утопил облака в голубых лужах».
А теперь я пишу: «В грязных лужах слякотного апреля плавают разбухшие окурки, спичечные коробки, смятые стаканчики от мороженого, бумажные кульки-конусы от молока»…
И прозревают в каждом возрасте тоже по-разному. Вот я взглянул на мятежные в ветре березы, и вдруг мне все представилось иным. Посвежевшие, ожившие деревья как бы призывали меня к ликованию: «Весна же, братец, весна!»
И тут я увидел апрель совсем по-другому. Юный месяц! Взбалмошный, непутевый, грязнуля, посиневший на ветру, в захлюстанном пальтишке, в сапогах, что захлебнулись снеговой водой.
Ты славный месяц — апрель! Спасибо, что пришел ко мне. Нам есть о чем потолковать.