Калабухов раздраженно дернул галстук, — никак не завязывался. Бросил его на стул и ушел.
Звездоглядов нерешительно постоял среди комнаты, покусывая губу, потом улыбнулся, махнул рукой, оделся и, выйдя в сад, заглянул в открытое окно к Тамаре. Она читала. Он подобрал в луже маленькое яблочко, вытер его и осторожно бросил на Тамарины колени.
Она повернулась. Он показал жестами: выходи…
Когда возвращались из кино, ночь была непроглядно-черная. Далеко вспыхивали молнии. Оцепенелая листва ожила, забормотала, и снова редкий дождичек еле слышно зашептался в темных акациях. Ишаки, запряженные в маленькие тележки, плелись по улице. Женщины продавали цветы, которые лежали в эмалированных тазах с водой.
Все это волновало Звездоглядова.
Он купил охапку мокрых, колючих роз и подарил Тамаре. Некоторые еще не развернулись и походили на маленькие кочаны капусты. Тамара, беря цветы, пристально и серьезно посмотрела на Звездоглядова. Когда подошли к дому, она пригласила к себе.
На полу лежала, как снег, шкура белого медведя. Огромная башка с разинутой пастью сверкала стеклянными глазами. Над диваном висели фотографии.
— Нравится? — показала Тамара на снимок, с которого смотрело ее задумчивое лицо.
Звездоглядов кивнул.
— Нравится очень? — и глаза ее беспокойно что-то искали в его лице.
— Да, да…
— Возьмите, — она отколупнула ножницами кнопки и подала фотографию, — я вам тарю.
— Спасибо, — улыбнулся Звездоглядов.
— Рады? — заглядывала она в глаза.
— Да.
— Я рада! Потарила. Рада.
Звездоглядов с удовольствием расцеловал обе ее руки. Она смотрела изумленно. Художник молчал, не зная, о чем говорить. Тревожно вспыхивали далекие молнии. Неожиданно для себя Звездоглядов сладко зевнул и не успел скрыть зевок. У Тамары дрогнули тонкие брови. Она как-то непроизвольно отдернула руку, словно защищаясь.
— Извините, устал с дороги, — улыбнулся Звездоглядов и ушел, забыв фотографию на столе…
Тамара полулежала на кровати. На столике горела под зеленым абажуром лампочка, и яркое пятно света падало на книгу в руке. Лицо Тамары — задумчивое, изумленное — было в тени. Она смотрела поверх книги. Грозовые тучи уползали за горы. Фикус еле тряхнул картонной листвой, почти невидимо вздрогнула на окне шторка, и все в комнате слегка шевельнулось. Тамара, не оглянувшись, уже знала, что вошел отец. Мама хлопала дверью сильнее, все вздрагивало заметней.
Тамара повернула голову: отец стоял без пиджака, в жилете и показался ей совсем усталым и больным. От него пахло лекарством: опять разболелось сердце.
— Поздно, спи, детка, — Солонин погладил ее по голове, но хмурое лицо Тамары вздрогнуло, сухо сверкнули глаза, и она вдруг пальцами, жестами проговорила: «Зачем я такая, зачем, зачем?» Пальцы как будто стремительно сплетали замысловатые кружева.
Отец присел на кровать. Ну что он мог ответить? Глаза дочери пытливо смотрели в его глаза, требуя ответа. Как немой, пальцами, он говорил, что она не хуже других. Ее пальцы стали двигаться еще стремительнее. В их движениях отец взволнованно ухватывал обрывки мыслей: «Я всех хуже… Я кому нужна? Сердцу больно…» Солонину даже показалось на миг, что Тамара не молчала, а все время говорила — горячо и громко.
…В свою комнату Солонин вошел на рассвете. Тяжело опустился в кресло, долго смотрел в открытое окно в сад. Ночь линяла. На востоке просочилась туманная, бледно-оранжевая полоска.
Никогда еще у Тамары не случалось таких приступов отчаяния. Она жила как все, чувствуя себя равной всем. Ясно, что в жизни ее что-то случилось. Но что? Солонину сделалось душно, сердце заколотилось бешено. На белом морщинистом лбу проступила испарина. Он торопливо потянулся к пузырьку.
А в это время Звездоглядов, в полосатой пижаме, сидел с ногами на подоконнике. Придя от Тамары, художник хотел лечь спать, но глянул в окно, да так и просидел до рассвета.
Влажные, простиранные дождем деревья слабо дымились розовым паром. Земля в саду была усеяна яблоками, сбитыми грозой. Они оборвались вместе с веточками и листьями на корешках. Одни треснули от ударов, у других виднелись разбитые бока. Мокрые, румяные, лежали они в траве, как высыпанные из мешка, плавали в бочках с дождевой водой. А за деревьями виднелись огромные розовые горы с голубыми пятнами впадин.
Звездоглядов смотрел на синюю лужу под окном, в которой лежал убитый во время грозы воробышек. От всего, что он видел, на душе было и счастливо и грустно, словно Звездоглядов о чем-то сожалел или кого-то нежно любил.