А пароходики, привязанные как пленники, тоскуют и шепчутся, замышляя побег. А вертлявые, как пустые бутылки, лодки ссорятся между собой, дерутся. А ленивые, сонные баржи ворчат — им мешают спать. Они устали.
Множество интересных историй мог рассказать сынишка волжского рыбака. Это мальчишеское у Стогова сохранилось до сих пор.
Приметив, что на Волге, как и прежде, идет своя жизнь, Стогов облегченно сказал:
— Ну вот… а теперь двинемся.
И только когда сели в пустой автобус и замелькали улицы Саратова, Стогов почувствовал тоску.
— Будешь писать родным, передавай от меня большой привет.
В больнице Стогов погладил густые волосы Кати, поцеловал их. Она стояла, беспомощно опустив руки. Хмурая заспанная сестра сердито буркнула:
— Идемте, идемте, больной!
Стогов оглянулся в дверях, помахал платком, как из вагона, и, улыбаясь, сказал:
— Катюша, купи дрова. Зимой они дороже. Береги себя.
Кате почудилось, что муж удаляется, виднеется смутно. Вот он совсем растворился, и только перед глазами ее невыносимо ярко бьется белый платок.
Гость на свадьбе
У Залесова на глазах слезы. Он обнимает толстую тетю Лизу, гладит ее пышные седые волосы и, заглядывая в насмешливо-умные глаза старухи, шепчет:
— Милая моя, милая!
Ведь она вырастила его, выучила, заменила рано умерших отца и мать. Давно Залесов не видел ее. Уехал он двадцатилетним, а вернулся сейчас сорокалетним.
— Ладно тебе, батенька мой, ладно, — бормочет тетя Лиза и толстыми пальцами, от которых пахнет аптекой, вытирает с его щек две слезинки.
Тетя Лиза смотрит ему в лицо. В тени его тонкие черты еще красивы, но если бьет солнце — видно, что оно уже вянет. Серые глаза выцвели, светлые волосы сильно поредели со лба.
У тети Лизы начинает дрожать уголок рта.
— Что же сделаешь, все меняется, все уходит. Человек бессилен, — печально говорит Залесов, поняв ее.
— Дела хорошие не стареют, живут, — строго возражает тетя Лиза и, переваливаясь, уходит в другую комнату. Около двери оборачивается, взгляд ее становится хмурым: — Позвони. Там ждут.
Тетя Лиза известна в городе как доктор Агренева. Она бесцеремонно кричит на больных, но никто не обижается: знают, что это добрейшая старуха.
Залесов обходит знакомую квартиру.
Те же две белые комнаты. Дубовые столы, дубовые стулья, большущий диван, этажерка, шифоньер, окна, кровать — все завешено и застелено белым. Рамы и двери выкрашены белой краской. Даже лохматый кот и косматая собачонка, живущие в комнатах, белоснежные.
Залесов смеется и возится с ними. «Нет, еще не стар! Еще не стар! — думает он радостно. — Так же я чувствовал и в двадцать лет».
Подобно красивой женщине, Залесов болезненно переживает приближение старости, постоянно с тревогой и тоской думает об этом, смотрит на себя в зеркало.
Залесов видит на подоконнике телефон и осторожно касается трубки, но сердце начинает стучать прерывисто, и он садится на валик дивана, закуривает. «Чего это я? — думает Залесов, окружая себя клубами папиросного дыма. — Ведь уже двадцать лет прошло…»
Он несмело набирает номер. Молодой, очень мягкий девичий голос произносит:
— Я слушаю…
Эти певучие, ласковые переливы голоса Залесов как будто уже слышал когда-то.
— Можно Станиславу Сергеевну? — осторожно спрашивает он и вдруг слышит, что у его голоса точно такие же переливы.
— А кто это просит?
Он бледнеет, все больше узнавая в голосе девушки что-то знакомое. Залесов открывает рот, чтобы назваться, но проглатывает колючий комочек и почти умоляет:
— Я попрошу Станиславу Сергеевну.
В трубке продолжительное молчание, потрескивание, а потом звучит несколько удивленный и как будто извиняющийся голос:
— Хорошо. Сейчас.
В трубке снова молчание. Может быть, девушка не отошла, чего-то ждет?
Форточка открыта, и слышно, как в саду воркует горлинка. Ее воркование походит и на нежное кудахтанье и на мягкий стон.
Это было двадцать лет назад. Залесов тогда первый год работал актером. Жил в этой же квартире у тети Лизы.
К ней приходила медсестра из поликлиники, рослая, смуглая Стася. Нос с маленькой горбинкой, резко изогнутые, сросшиеся брови, твердо очерченные, сжатые губы придавали ее лицу властное выражение. Темные большие глаза смотрели сумрачно. Думалось, что Стася не умеет улыбаться. И тем неожиданнее, тем ярче вспыхивала улыбка, когда Стася взглядывала на Залесова.