Осень наконец-то прочно уцепилась за землю, надёжно укрыла её белоснежным пушистым одеялом, заморозила всю ледяную поверхность, окрепла и незаметно перешла в зиму.
Уже около двух недель Пашка слонялся без дела, не предпринимая никаких попыток устроиться на работу. С его «весёлой» статьёй не каждый работодатель ещё и примет. Как бы за тунеядство не привлекли. Он погрузился в книги и весь ушёл в раздумья, всё больше склоняясь к мысли податься в Листвянку. Деньжата, слава Богу, имеются, скопил, на первое время хватит.
Родные, видя его сумрачное настроение, горестно вздыхали и старались всяческими уговорами отвлечь от тягостных дум. «Чего-чего, а работа всегда найдётся, не переживай, — сочувственно уверяли они, — тем более корочки шофёра и тракториста у тебя имеются. Специальности ходовые, не пропадёшь».
Пойдя им навстречу, Пашка ткнулся было в три организации, но безрезультатно. «Две горбатых» надежно охраняли его от всякой трудовой деятельности. Правда, в одном месте всё же предложили разгружать вагоны с мукой и углём, но он особо не торопился. Горб наломать всегда успеет, тем более что набирали сюда всех подряд, без разбору, невзирая на возраст, национальность, моральный облик и наличие трудовой книжки. Был бы паспорт да спина пошире, остальное приложится.
Пашка понимал, что стоит ему лишь остаться дома, как в скором времени, словно по мановению волшебной палочки, пройдёт незаметно этот отведённый жизнью кризисный период, и, по странному стечению обстоятельств, а может, по другим каким тайным причинам — он не знал, всё вернётся на круги своя, чёрная полоса сменится на белую, жизнь наладится, работа и всё остальное найдут его сами, так бывало уже не раз, и все проблемы разрешатся сами собой, надо лишь верить и приложить всего немного усилий, ведь судьба регулярно и на все случаи жизни преподносит выгодный шанс, который надо вовремя заметить и правильно им воспользоваться, — но словно какой-то бес изнутри постоянно подначивал его, никак не давал покоя, всегда суетливо сдёргивал с насиженного места и изгонял куда-то, в поисках чего-то непонятного и неизвестного. Он и сейчас мытарил его, дёргая за тонкие струны неугомонной и романтической души, высасывал по капельке волю, жёг ум и понуждал думать только о Листвянке и одиноко стоящем маленьком домике, ждавшем его на берегу речки.
Бес в очередной раз взял верх.
В одно прекрасное утро Пашка почти машинально стал собирать вещи, тщательно упаковывая рюкзак и чемодан.
— Опять уезжаешь, Паша?
На пороге его комнаты, в накинутой на плечи пуховой шали, стояла мать.
Он на мгновение задержал на ней взгляд и виновато опустил голову:
— Уезжаю, мама.
— Надолго?
Он неопределённо пожал плечами:
— Как всегда, на сезон.
— Хоть бы ты уже остепенился да женился, что ли, пора уже за ум браться, дома жить. Чего там делать, в этой тайге-то? У нас тут тоже тайга имеется.
Пашка молчал.
— Документы смотри не забудь да деньги надёжно спрячь, — в сердцах покорилась мать, видя, что сына уже не унять. — Ты сейчас на автобус?
— Да.
— Чего раньше-то не сказал? Время уже сколько! Поесть не успеешь. Я сейчас подогрею.
Она убежала на кухню.
Пашка всё же успел плотно позавтракать, мать собрала узелок с едой, сунула ему, он обнял её, попрощался, подхватил рюкзак с чемоданом и поспешил к автобусу.
— Паша, когда приедешь, напиши!
Он обернулся. В дверях, в накинутой на плечи шали, стояла мать и смотрела ему вслед.
Через тридцать минут он уже ехал в автобусе в Краснокаменск, спустя несколько часов летел на Як-40 и через сутки пилил на «пазике» по зимнику в Листвянку.
...Под Новый год Степаныч решил забить на мясо бычка. В помощники позвал Пашку.
За месяц своего жития-бытия в Листвянке тот уже успел более-менее обжиться и привести в порядок своё небольшое хозяйство: почистил печь, погреб, с помощью Степаныча навозил с того берега на лесхозовском тракторе сухих стволов, распилил на чурки и большей частью уже переколол и сложил в поленницу. Смастерил крепкую лестницу и снял с чердака припасённые ещё с незапамятных времён отцом Степаныча штук двадцать берёзовых веников. Степаныч с добрым словом забрал половину, остальные оставил.
Пашка уже испробовал их на своей шкуре, исхлёстываясь до изнеможения в баньке, по нескольку раз выбегая и ныряя в сугроб. Крепко ставленая банька на совесть, для себя, делана.
…Степаныч выгнал во двор шестимесячного бычка. Тот тянулся к нему губами и старался поддеть шершавым языком. Степаныч потрепал его за шею и направился в дом.