Пашка о чём-то задумался. Что-то непонятное удерживало его здесь, не отпускало. Он хотел скорее закончить разговор, но никак не решался, теребил лямку рюкзака и хмурился.
— А жить-то у вас есть где? — прячась за иронию, серьёзно спросил он.
— С этим не беспокойтесь, — решительно махнула рукой продавец, — любая баба примет. Да и пустые избы имеются. Живи не хочу.
— Ну а власть-то ваша куда подевалась? — ткнул Пашка пальцем в сторону конторы.
— Какая там власть, — поморщилась она. — Наша власть далеко, в районе живёт, а мы сами по себе. Участковый лишь раз в месяц нагрянет, — прыснула она в ладошку, — девок пообжимает да уедет. Так и живём.
Надо было возвращаться. Пашка опять засобирался.
— Надо подумать, — обнадёжил он продавщицу. — А пока до свидания.
— Всего доброго, — глядя им вслед, с сожалением бросила она.
К концу октября основная часть работ была выполнена: расчищено место и подготовлена площадка для посадки вертолёта, построено четыре бревенчатых хибары для жилья. Оставалась малость— поставить маленькую палаточную фабрику и опробовать её оборудование в рабочем состоянии.
За лето Пашка ещё раза четыре хаживал в Листвянку. К этому времени они уже приобрели небольшую деревянную лодчонку и в ней переправлялись. Её свободно оставляли на берегу, и она спокойненько лежала, никто её не трогал.
Местные уже узнавали его, здоровались, вели разговоры. Он тоже присматривался, пытливо изучал нравы и образ здешней жизни. Листвянка всё больше и больше нравилась ему.
Отдалённость места, неторопливое и размеренное течение времени, незлобивость жителей всё больше разжигали в нём устойчивое желание поселиться здесь, хотя бы на время. Пашка любил одиночество и в глубине души жаждал уединения. Для него было желанным удовольствием набрать побольше книг и остаться наедине с самим собой, где-нибудь в глуши, где можно свободно заняться тем, чего душа просит, без суеты и торопливости, обходясь лишь тем необходимым, что имеется в наличии, и ничего лишнего. Это придавало жизни ту беззаботность, когда можно было довольствоваться малым достатком, при этом не бедствуя и приобретая нечто большее.
Он уже присмотрел небольшой, в три окошка, одиноко притулившийся на краю села лицом к речке домик. В нём уже давно никто не жил, и он сиротливо глазел на мир пустыми, наглухо заколоченными окнами. Пашка не единожды обходил его, заглядывал во двор, но внутрь заходить не решался.
Однажды, в середине августа, он спросил о нём у продавщицы.
— Жили там дед с бабкой, но давно уже уехали к детям, — ответила она. — Да ты лучше у нашего участкового спроси, он всё знает. Вон идёт.
Пашка глянул в проём двери и увидел человека в форме. Тот стоял на улице и оживлённо разговаривал с двумя женщинами. Пашка не стал его дожидаться и сам пошёл навстречу. Женщины, заметив, игриво указали на него глазами и, что-то сказав милиционеру, засмеялись. Тот недовольно покосился на Пашку.
— Здравствуйте, — подойдя поближе, громко сказал он.
— Здравствуй, Паша, — кивнули женщины. Участковый тоже поздоровался, тут же подобрался, приосанился. На вид ему было лет около сорока.
Пашка мялся с ноги на ногу, не решаясь, как спросить.
— Какими судьбами в наших краях? — строго глянул на него участковый.
Пашка объяснил, кто он и откуда.
— Знаю, знаю, — кивнул тот. — Ну и как наша деревня, нравится?
— Нравится. Я даже готов пожить здесь.
— Да-а? — делано удивился участковый. — И в чём же дело?
— Жильё ищу, — признался Пашка. — Есть тут один домишко, вон там, на окраине. Хочу узнать чей.
Участковый на миг задумался.
— A-а, это который крайний? — громко протянул он. — Это тебе надо к Степанычу, его родичи там жили. Во-о-он дом его стоит. Пойдём, провожу.
Погода стояла довольно жаркая. Мелкая пернатая живность, ковыряясь в земле, свободно разгуливала по улицам; разомлевшие свиньи валялись в тени вдоль забора, помахивая хвостиками и чутко шевеля ушами, готовые в любой момент вскочить и броситься наутёк; утомлённые собаки, высунув языки, лениво поднимали головы и, тупо поводив взглядом, опять принимали сонное положение. Пашка, перешагивая через одного такого развалившегося пса, нечаянно наступил тому на хвост. Тот поднял свою лохматую башку и невинно уставился сквозь него непонимающим взглядом. Было видно, что он не хочет скандала и ждёт извинений. Трусливо ощутив всей кожей чувство вины, опасливо покосившись, Пашка скорее ретировался.
— Степаныч этот проживает с женой, обоим за шестьдесят, — рассказывал по пути участковый. — Родители его жили в том домике. Лет десять, наверное, уже, как дочь забрала их к себе в город. Живы или нет, не знаю. Степаныч мужик неплохой; думаю, договоритесь.