Обои старинные, дымчато-дымные,
Перед софою шкура тигровая,
И я веду перешопоты интимные,
На клавесине Rameau наигрывая.
Со стены усмехается чучело филина;
Ты замираешь, розу прикалывая,
И, вечернею близостью обессилена,
Уронила кольцо опаловое.
Гаснет свет, и впиваются длинные
Тени, неясностью раззадоривая.
Гостиная, старинная гостиная,
И ты, словно небо, лазоревая.
Ночь… Звоны с часовни ночные.
Как хорошо, что мы не дневные,
Что мы, как весна, земные!
Посвящение Н. Гумилеву
О, как дерзаю я, смущенный,
Вам посвятить обломки строф, –
Небрежный труд, но освещенный
Созвездьем букв: «а Goumileff».
С распущенными парусами
Перевезли в своей ладье
Вы под чужими небесами
Великолепного Готье…
В теплицах же моих не снимут
С растений иноземных плод:
Их погубил не русский климат,
А неумелый садовод.
Раздел 2
Solo
Пусть символисты в шуме мельниц
Поэзят сущность бытия –
Мои стихи – лишь бронза пепельниц,
Куда роняю пепел я.
Смотрите, бледные пастели!
В ваш мирнолирный хоровод,
Как плащ кровавый Мефистофеля,
Ворвался криком мой фагот.
Кокетничая с Дамой Новой,
С плаща снимаю я аграф,
И в дамский башмачок сафьяновый
Я наливаю vin de grave
И сам любуюсь на картину:
Ах! С пудреницею в руке
Я фешенебельную истину
Преподношу Вам в башмачке.
1913
Сломанные рифмы
Пишу и из каждой буквы,
Особенно из экзотичной,
Под странный стук
Вылезает карлик анемичный.
В руке у него фиалки,
А в другой перочинный ножик.
Он смеяться устал,
Кивая зигзагом ножек.
Мне грудь разрежет до сердца,
Захохочет, вложит цветочек
И снова исчезнет в ер,
Цепляясь за округлость точек.
Миленький мой, опрометчивый!
Вы, я знаю, ужасно устали!
Но ведь я поэт –
Чего же Вы ждали?
1913
Городская охота
Вы бежали испуганно, уронив вуалетку,
А за Вами, с гиканьем и дико крича,
Бежала толпа по темному проспекту,
И их вздохи скользили по Вашим плечам.
Бросались под ноги фоксы и таксы…
Вы откидывались, нагибая перо,
Отмахивались от исступленной ласки,
Как от укусов июньских комаров.
И кому-то шептали: «Не надо! Оставьте!»
Ваше белое платье было в грязи;
Но за Вами неслись в истерической клятве
И люди, и зданья, и даже магазин.
Срывались с места фонарь и палатка,
Все бежало за Вами, хохоча и крича;
И только Дьявол в созерцании факта
Шел неспешно за Вами и костями стучал.
1913
На бульваре
Сумасшедшая людскость бульвара,
Толпобег по удивленной мостовой.
– Земля пополнела от июньского жара! –
Колоратурен и дик миговой
Моторов вой.
Толпа гульлива, как с шампанским бокалы;
С немного дикостью кричат попурри;
И верхние ноты, будто шакалы,
Прыгают яростно на фонари
И esprits.
Отрывные звуки и Вы с плюмажем
На веранде в манто поете мотив.
– У Вас чьи-то черепа за корсажем! –
Небо раскрылось, как дамский лиф,
Облаковые груди раскрыв.
Длиннеет… Свежеет… Стальной полосою
Ветер бьет в лица и в газовый свет.
И над бульваром машет косою
– В теннисный костюм одет –
Плешивый скелет.
1913
Городское
Я осталась одна, и мне стало скучно…
Около лежал мой двухнедельный ребенок…
Было октябрьски… Разноцветились юбочки-тучи,
И черти выглядывали из-под кучи пеленок.
И мне стало истерически скучно и печально
(Ах, почему Вы не понимаете, что такое тоска?!).
Я от боли утончилась и слегка одичала,
И невольно к подушке протянулась рука.
И вот этою самою голубою подушкой
С хохотом грустным я задушила ребенка…
Я все запомнила: и его торчащие уши
И то, что из прически упала гребенка.
Потом подошла к окошку, побарабанила звонко,
Улыбнулась в ветер, в пустоту и в стужу,
Сама подошла к висячему телефону
И обо всем сообщила удивленному мужу.
Подмигнула черту на электрической люстре,
Одела серое платье и стала похожа на тучи…
Вы понимаете, что все это было только от грусти!
Отчего же врачи говорили про патологический случай?