А у Зорко плохо получалось ненавидеть. Он и любить-то — сам с собой сверяясь решил — не шибко умел. Одна печаль только — по уходящей, ускользающей красоте этого мира и этого мига в этом мире — и тоска по зеленой мураве вечного травеня, где нет скрипучей тяжести земного людского бытования, вели его за собою. А может, это он сам измысливал их и шел своим неведомым и темным путем, гонясь за призраками собственного разумения.
Вот и сейчас вовсе не головы мергейтов в дымящейся крови хотел он увидеть, а претил ему вид отражения степного всадника на черном зеркале Нечуй-озера. Не было так предписано ни единой заповедью этих мест, и меч Зорко снова не лежал спокойно в ножнах, предчувствуя свою новую красную черту на холстине великой войны.
— Так тому и быть, риг Бренн, — заверил вельха Зорко. — Только кто мне даст сотню конных?
— Нетрудно сказать, — ухмыльнулся в бороду Бренн. — Сотню никто не даст. Полсотни конных и полсотни пеших. Возьми свой дозор. Остальные будут вельхи. А пеших из своего селения найдешь — крепче заслона не будет.
— Пожалуй что и так, — кивнул Зорко, — только с полсотней я всех не переловлю. Но и на том благодарствуй. — Он поклонился сдержанно ригу Бренну — как равному, и тот оценил благодарность Зорко: снял с правого запястья серебряный обруч — витой рогатый змей с аметистовыми глазами — и отдал Зорко.
— Удача да будет с тобой. Ллеу Светлый смотрел когда-то из этих глаз, рассеивая тьмы чужеземцев взглядом.
Зорко принял обруч. Слышал он и это предание, от Мойертаха. Ллеу — могучий бог вельхов, что жил когда-то в холмах близ Нок-Брана и был великим воином и великим искусником, — в тяжкий час, когда заморские колдуны обратились великими птицами и застили небо и солнце мрачными крылами, скрылся в холмах и обернулся там серебряным рогатым змеем с аметистовыми очами. Нетрудно сказать, какой камень тверже и благороднее иных, — это аметист, и серебряный змей, появляясь из расщелин, в густом вереске и лещине, пронзал чародеев чистым и твердым, будто меч, лучом взгляда. Клювы страшных птиц не пробивали серебряной чешуи, а молнии, что метали они, искрились на рогах Ллеу-змея чудесными серебряными искрами и отражались обратно, губя тех, кто их породил. С течением времени Ллеу истребил всех своих врагов, а оставшиеся скрылись за морем.
Не прошел Зорко и ста шагов, как ощутил чье-то присутствие позади, в двух шагах за правым плечом. Черный пес куда-то убежал и не мог предупредить хозяина. Зорко оказался как раз в небольшой рощице, разделявшей стан, и подлесок здесь вырос густой и непроницаемый.
Венн, не подозревая недоброго среди своих, тем не менее мигом, точно зверь лесной, скрылся в подлеске по левую руку от тропы, коей следовал, — и след его простыл. Пять ударов сердца… Десять… Ничего не было слышно, кроме едва различимого шепота разнеженной листвы. Потом справа от тропы кто-то зашевелился, зашелестели о кожаную куртку ветви, и на тропу вышел широкоплечий дядька лет пятидесяти, ростом выше среднего, с густыми и длинными, плохо расчесанными волосами полового цвета и такой же буйной в смысле густоты окладистой бородой.
— Поздорову тебе, Зорко Зоревич, — усмехаясь разыгранной тут картине, приветствовал он Зорко. Чувствовалось, однако, что подобной прыти от Зорко дядька не ждал, а потому в голосе его слышалось некоторое недоумение.
— И тебе поздорову, Плещей Любавич, — отвечал Зорко, неслышно выступая на тропу уже на два шага позади собеседника.
Плещей резко, точно волк, обернулся и оказался стоящим лицом к лицу с Зорко. Был он и выше, и шире в плечах, но не было у него того, что успел приобрести Зорко за три зимы странствий, — готовности убивать человека не спрашивая. Многие веннские воины, несмотря на храбрость и сноровку, отличались тем же: под призором матерей рода обычай кровной мести сходил на нет и мало кто, особенно молодые, когда-либо всерьез поднимал руку на человека. Иное дело вельхи, особенно горные, кои меч брали в руку раньше погремушек, а совершеннолетие отмечали по первой пролитой крови.
— Скажи, Зорко, — начал Плещей без обиняков, — нешто и ты слово свое замолвил, когда Бренн-вельх задумал вражье воинство на печище потеснить?
— Сказал слово, — не отступил Зорко. — Сказал, что не вельми тому рад. И еще сказал, что как воевода велит, так тому и быть.
— Значит, сам степняцких коней на Нечуй-озеро погонишь? — полуутвердительно молвил Плещей.
— Может статься, Плещей Любавич, — отвечал Зорко.
Плещей потеребил клочок серой песьей шерсти, нашитый на куртку.