Выбрать главу

умирающих с голоду, упавших

от солнечного удара или в

припадке,

Какие вопли родильниц, застигнутых

схватками, торопящихся

домой, чтобы родить,

Какие слова жили здесь, и были

похоронены здесь, и вечно

витают здесь, какие визги,

укрощенные приличием,

Аресты преступников, обиды,

предложения продажной любви,

принятие их и отказ (презрительным

выгибом губ),

Я замечаю все это, отзвуки, отголоски

и отсветы этого -

я прихожу и опять ухожу.

<>

9

<>

Настежь распахнуты ворота амбара,

Медленно въезжает фургон, тяжело

нагруженный сеном,

Яркий свет попеременно играет на

зеленом и буром,

Новые охапки сена наваливают на

примятый, осевший стог.

Я там, я помогаю, я приехал,

растянувшись на возу,

Я чувствовал легкие толчки, одну ногу

я закинул за другую,

Я ухватился за жерди и прыгаю с воза,

я хватаю тимофеевку

и клевер,

Я кубарем скатываюсь вниз, и мне в

волосы набивается сено.

<>

10

<>

Далеко, в пустыни и горы, я ушел

один на охоту,

Брожу, изумленный проворством

своим и весельем,

К вечеру выбрал себе безопасное

место для сна,

И развожу костер, и жарю

свежеубитую дичь,

И засыпаю на ворохе листьев, а рядом

со мною мой пес и ружье.

Клиппер несется на раздутых

марселях, мечет искры и брызги,

Мой взор не отрывается от берега, я,

согнувшись, сижу за рулем

или с палубы лихо кричу.

Лодочники и собиратели моллюсков

встали чуть свет

и поджидают меня,

Я заправил штаны в голенища, пошел

вместе с ними, и мы

провели время отлично;

Побывали бы вы с нами у котла, где

варилась уха.

На дальнем Западе видел я свадьбу

зверолова, невеста была

краснокожая,

Ее отец со своими друзьями сидел в

стороне, скрестив ноги,

молчаливо куря, и были у них на

ногах мокасины,

и плотные широкие одеяла

свисали с их плеч.

Зверолов бродил по песчаному

берегу, одетый в звериные

шкуры, его шею скрывали кудри и

пышная борода, он

за руку держал свою невесту.

У нее ресницы были длинны, голова

непокрыта, и прямые

жесткие волосы свисали на ее

сладострастное тело

и достигали до пят.

Беглый раб забежал ко мне во двор и

остановился у самого

дома,

Я услышал, как хворост заскрипел у

него под ногами,

В полуоткрытую кухонную дверь я

увидел его, обессиленного,

И вышел к нему, он сидел на бревне, я

ввел его в дом,

и успокоил его,

И принес воды, и наполнил лохань,

чтобы он вымыл вспотевшее

тело и покрытые ранами ноги,

И дал ему комнату рядом с моею, и

дал ему грубое чистое

платье;

И хорошо помню, как беспокойно

водил он глазами и как был

смущен,

И помню, как я наклеивал пластыри

на исцарапанную шею

и щиколотки;

Он жил у меня неделю, отдохнул и

ушел на Север,

Я сажал его за стол рядом с собою, а

кремневое ружье мое

было в углу.

<>

11

<>

Двадцать восемь молодых мужчин

купаются у берега,

Двадцать восемь молодых мужчин, и

все они так дружны;

Двадцать восемь лет женской жизни, и

все они так одиноки.

Отличный дом у нее на пригорке у

самого моря,

Красивая, богато одетая, за ставней

окна она прячется.

Кто из молодых мужчин ей по сердцу

больше всего?

Ах, и самый нескладный из них

кажется ей красавцем!

Куда же, куда вы, милая? ведь я вижу

вас,

Вы плещетесь в воде вместе с ними,

хоть стоите у окна

неподвижно.

И вот она прошла здесь по берегу,

двадцать девятая, смеясь

и танцуя,

Те не видят ее, но она видит и любит.

Бороды у молодых мужчин блестели

от воды, вода стекала с их

длинных волос,

Ручейки бежали у них по телам.

И так же бежала у них по телам рука-

невидимка

И, дрожа, пробегает все ниже от

висков и до ребер.

Молодые мужчины плывут на спине,

и их животы обращаются

к солнцу, и ни один не спросит, кто

так крепко прижимается

к нему.

И ни один не знает, кто это,

задыхаясь, наклонился над ним

И кого он окатывает брызгами.

<>

12

<>

Подручный мясника снимает одежду,

в которой он резал скот,

или точит нож о базарную стойку,

Я замедляю шаги, мне по сердцу его

бойкий язык, мне нравится,

как он пускается в пляс.

Кузнецы с закопченною волосатою

грудью встали вокруг

наковальни,

У каждого в руках огромный молот,

работа в разгаре, жарко

пылает огонь.

Я стою на покрытом золою пороге,

Гибкость их станов под стать их

могучим рукам,

Вниз опускаются молоты, вниз так

медленно, вниз так уверенно,

Они не спешат, каждый бьет, куда

надо.

<>

13

<>

Негр крепкой рукою держит вожжи

четверки коней, камень,

прикрученный цепью, качается у

него под повозкой,

Из каменоломни он едет, прямой и

высокий, он стоит на

повозке, упершись ногой в

передок,

Его синяя рубаха открывает широкую

шею и грудь, свободно

спускаясь на бедра,

У него спокойный, повелительный

взгляд, он заламывает шляпу

набекрень,

Солнце падает на его усы и курчавые

волосы, падает на его

лоснящееся, черное, великолепное

тело.

Я гляжу на этого картинного гиганта, я

влюблен в него и не

могу удержаться на месте,

Я бегу с его четверкой наравне.

Во мне ласкатель жизни, бегущей куда

бы то ни было, несущейся

вперед или назад.

Я заглядываю в каждую нишу и

наклоняюсь над мельчайшими

тварями, не пропуская ни

предметов, ни людей.

Я впитываю все для себя и для этой

песни.

Быки, когда вы громыхаете ярмом и

цепями или стоите под

тенью листвы, что выражается в

ваших глазах?

Мне кажется, больше, чем то, что за

всю мою жизнь мне

довелось прочитать.

Проходя, я спугнул дикую утку и

дикого селезня во время моей

далекой и долгой прогулки,

Обе птицы взлетают вместе и

медленно кружат надо мной.

Я верю в эти крылатые замыслы,

Я признаю красное, желтое, белое, что

играет во мне,

По-моему, зеленое и лиловое тоже

далеко неспроста, и эта

корона из перьев,

Я не зову черепаху негодной за то, что

она черепаха,

И сойка в лесах никогда не учила

гаммы, все же трели ее звучат

для меня хорошо,

И взгляд гнедой кобылы выгоняет из

меня всю мою постыдную

глупость.

<>

14

<>

Дикий гусь ведет свою стаю сквозь

холодную ночь,

"Я - хонк!" - говорит он, и это звучит

для меня как призыв,

Пошляку это кажется вздором, но я,

слушая чутко,

Понимаю, куда он зовет, там, в этом

зимнем небе.

Северный острокопытный олень, кот

на пороге, синица, степная

собака,

Дети хавроньи, похрюкивающей,

когда они тянут сосцы,

Индюшата и мать-индюшка с

наполовину раскрытыми

крыльями -

В них и во мне один и тот же вечный

закон.

Стоит мне прижать ногу к земле,

оттуда так и хлынут сотни

Любовей,

Перед которыми так ничтожно все

лучшее, что могу я сказать.

Я влюблен в растущих на вольном

ветру;

В людей, что живут среди скота,