поцелуй,
На военных смотрах, на прогулках у
самого моря, на дружеских
встречах, на уборке маиса, на
постройке домов,
Где дрозд-пересмешник разливается
сладкими трелями, плачет,
визжит и гогочет,
Где стог стоит на гумне, где
разостлано сено, где племенная
корова ждет под навесом,
Где бык идет совершить свою
мужскую работу и жеребец -
свою, где за курицей шагает петух,
Где телки пасутся, где гуси хватают
короткими хватками пищу,
Где закатные тени тянутся по
бескрайней, безлюдной прерии,
Где стада бизонов покрывают собой
квадратные мили земли,
Где пташка колибри сверкает, где шея
долговечного лебедя
изгибается и извивается,
Где смеющаяся чайка летает у берега
и смеется почти
человеческим смехом,
Где ульи выстроились в ряд на бурой
скамейке в саду, скрытой
буйной травою,
Где куропатки, с воротниками на шее,
уселись в кружок
на земле, головами наружу,
Где погребальные дроги въезжают в
сводчатые ворота
кладбища,
Где зимние волки лают среди
снежных просторов и обледенелых
деревьев,
Где цапля в желтой короне
пробирается ночью к каемке болот
и глотает маленьких крабов,
Где всплески пловцов и
ныряльщиков охлаждают горячий
полдень,
Где кати-дид играет свою
хроматическую гамму над ручьем
на ветвях орешника,
По арбузным грядам, по грядам
огурцов с серебряными нитями
листьев,
По солончаку, по апельсинной
аллее или под остроконечными
елями,
Через гимнастический зал, через
салун с глухо занавешенными
окнами, через контору или через
зал для собраний,
Довольный родным и довольный
чужим, довольный новым
и старым,
Радуясь встрече с некрасивою
женщиною так же, как с красивою
женщиною,
Радуясь, что вот вижу квакершу, как
она шляпку сняла и говорит
мелодично,
Довольный пением хора в только что
выбеленной церкви,
Довольный вдохновенною речью
вспотевшего методистского
пастора, сильно взволнованный
общей молитвой на воздухе,
Глядя все утро в витрины Бродвея,
носом прижимаясь
к зеркальному стеклу,
А после полудня шатаясь весь день
по проселкам или по берегу
моря с закинутой в небо головой,
Обхватив рукою товарища, а другою
- другого, а сам посредине,
Возвращаясь домой с молчаливым и
смуглым бушбоем
(в сумерках он едет за мной на
коне),
Вдали от людских поселений, идя по
звериным следам или
по следам мокасинов,
У больничной койки, подавая
лихорадящим больным лимонад,
Над покойником, лежащим в гробу,
когда все вокруг тихо,
всматриваясь в него со свечой,
Отплывая в каждую гавань за
товарами и приключениями,
Торопливо шагая среди шумной
толпы, такой же ветреный
и горячий, как все,
Готовый в ярости пырнуть врага
ножом,
В полночь, лежа без мыслей в
одинокой каморке на заднем
дворе,
Блуждая по старым холмам Иудеи бок
о бок с прекрасным
и кротким богом,
Пролетая в мировой пустоте,
пролетая в небесах между звезд,
Пролетая среди семи сателлитов,
сквозь широкое кольцо
диаметром в восемьдесят тысяч
миль,
Пролетая меж хвостатых метеоров и,
подобно им, оставляя
за собою вереницу огненных
шаров,
Нося с собою месяц-младенца,
который во чреве несет свою
полнолунную мать,
Бушуя, любя и радуясь,
предостерегая, задумывая, пятясь,
выползая, появляясь и вновь
исчезая,
День и ночь я блуждаю такими
тропами.
Я посещаю сады планет и смотрю,
хороши ли плоды.
Я смотрю на квинтильоны созревших
и квинтильоны незрелых.
Я летаю такими полетами текущей и
глотающей души,
До той глубины, где проходит мой
путь, никакой лот
не достанет.
Я глотаю и дух и материю,
Нет такого сторожа, который мог бы
прогнать меня, нет такого
закона, который мог бы
препятствовать мне.
Я бросаю якорь с моего корабля лишь
на короткое время,
Мои посланные спешат от меня на
разведки или возвращаются
ко мне с донесениями.
С острой рогатиной я иду на охоту за
тюленем и белым
медведем, прыгая через глубокие
трещины, я хватаюсь
за ломкие синие льдины,
Я взбираюсь на переднюю мачту,
Влезаю в бочонок для вахты,
Мы плывем по северному морю,
много света кругом,
Воздух прозрачен, я смотрю на
изумительную красоту,
Необъятные ледяные громады
плывут мимо меня, и я плыву
мимо них, все отчетливо видно
вокруг,
Вдали беловерхие горы, навстречу им
летят мои мечты,
Мы приближаемся к полю сражения,
скоро мы вступим в бой,
Мы проходим мимо аванпостов
огромного лагеря, мы проходим
осторожно и медленно,
Или мы входим в большой и
разрушенный город,
Развалины зданий и кварталы домов
больше всех живых городов
на земле.
Я вольный стрелок, мой бивак у чужих
костров.
Я гоню из постели мужа, я сам
остаюсь с новобрачной и всю
ночь прижимаю ее к своим бедрам
и к губам.
Мой голос есть голос жены, ее крик у
перил на лестнице,
Труп моего мужа несут ко мне, с него
каплет вода, он -
утопленник.
Я понимаю широкие сердца героев,
Нынешнюю храбрость и храбрость
всех времен,
Вот шкипер увидел разбитое судно, в
нем люди, оно без руля,
Смерть в бурю гналась за ним, как
охотник,
Шкипер пустился за судном, не
отставая от него ни на шаг,
днем и ночью верный ему,
И мелом написал на борту:
"Крепитесь, мы вас не покинем".
Как он носился за ними, и лавировал
вслед за ними, и упорно
добивался своего,
Как он спас наконец дрейфовавших
людей,
Что за вид был у исхудалых женщин
в обвисающих платьях,
когда их увозили на шлюпках от
разверстых перед ними
могил,
Что за вид у молчаливых младенцев
со стариковскими лицами,
и у спасенных больных, и у
небритых мужчин
с пересохшими ртами,
Я это глотаю, мне это по вкусу, мне
нравится это, я это впитал
в себя,
Я сам этот шкипер, я страдал вместе с
ними.
Гордое спокойствие мучеников,
Женщина старых времен, уличенная
ведьма, горит на сухом
костре, а дети ее стоят и глядят на
нее,
Загнанный раб, весь в поту,
изнемогший от бега, пал на плетень
отдышаться,
Судороги колют его ноги и шею
иголками, смертоносная дробь
и ружейные пули,
Этот человек - я, и его чувства - мои.
Я - этот загнанный раб, это я от собак
отбиваюсь ногами,
Вся преисподняя следом за мною,
щелкают, щелкают выстрелы,
Я за плетень ухватился, мои струпья
содраны, кровь сочится
и каплет,
Я падаю на камни в бурьян,
Лошади там заупрямились, верховые
кричат, понукают их,
Уши мои - как две раны от этого
крика,
И вот меня бьют с размаху по голове
кнутовищами.
Мучения - это всего лишь одна из
моих одежд,
У раненого я не пытаю о ране, я сам
становлюсь тогда раненым,
Мои синяки багровеют, пока я стою и
смотрю, опираясь
на легкую трость.
Я раздавленный пожарный, у меня
сломаны ребра,
Я был погребен под обломками
рухнувших стен,
Я дышал огнем и дымом, я слышал,