Он топчется у дверей, и Харин дёргает головой: «Сядь уже рядом, дурачина». Джи устраивается на диване с ней, на Союля старается не смотреть. Вот тебе и защитник.
– А я помню тебя, мальчик, – говорит вдруг Союль и смотрит прямо на Джи. Тот вжимается в спинку дивана, кожа под его лопатками скрипит, и в них почти слышится испуганный стон. – Что ты дрожишь? Тебе сколько, кстати?
– Со мной говори, – встревает Харин и машет перед лицом Союля рукой с длинными ярко-красными ногтями. – К нему не лезь, он тебе ничего не сделал.
– Ну как же, – тянет токкэби и хищно скалится. Специально пугает, ну конечно же. – Разве не ты прицепился к хвостам моей дорогой жены и увёл её прямо у меня из-под носа?
– Эй! – рявкает Харин. – Я сама ушла! Покопайся у себя в мозгах и вспомни, раз уж ума хватает лица моих друзей запоминать.
– Друзей? У тебя друзья появились, моя колючка?
Союль переводит взгляд на неё и выдыхает сквозь стиснутые в оскале зубы.
– Не виделись больше века, а ты всё сердишься, – отмечает он. Слова льются из его рта сладко-горьким потоком, прохладной суджонгвой[25] в жаркий летний день. Харин знает его манеру – и не поведётся на притворные ужимки. Они с Союлем знакомы больше трёх веков, и Харин уже не маленькая лисичка.
Да и Союль ублюдок, каких поискать.
– Не хмурься, душа моя, – улыбается он Харин, – морщины на красивом лице появятся, что делать будешь?
– Тебя сожру, – плюётся она. – Говорят, кровь токкэби вечную жизнь дарит и молодость возвращает. Лучше всяких кремов будет, как раз по мне.
– Какие слухи неправдоподобные! – ахает Союль. А после склоняется к Харин, ставит локти на колени и упирается в неё взглядом. – Не верь тому, что люди придумывают, ты же умная девочка.
В глубине его чёрных глаз светит голубой огонь. На кладбище он ходил, что ли?
– Умнее тебя буду, – отрезает Харин. Джи елозит на месте, сдавленно кашляет. Ах да. – Ладно, я тут не пререкаться с тобой пришла. Дело есть.
– Надо полагать! – восклицает Союль и театрально разводит руками. – Моя любимая жёнушка решила навестить меня спустя целый век – конечно, у неё есть ко мне какое-то дело. Может, развод?
Харин вспыхивает до кончиков волос.
– Мы не были официально женаты – нечего и разводиться. И я не…
– Просто штамп в паспорте не поставили, это не показатель.
– …Не. Твоя. Жена, – Харин договаривает и отводит взгляд в сторону. Сил нет терпеть этого позёра! Она смотрит на Джи – тот тоже таращит на неё глаза. «Ты будешь его спрашивать о синноке или как?» – Ладно. Ответь на вопрос, и мы уйдём.
– Значит, в моих интересах отвечать подольше, – скалится Союль. – Или не отвечать вовсе, да?
«Палкой по лбу на», – думает Харин. На языке вертится грубость, но она одёргивает себя и заглушает внутренний голос, вопящий всё то время, что приходится слушать бывшего.
– Два дня назад я нашла на свалке синнока, – говорит она. Союль щурится – того гляди, опять откроет поганый рот. Харин продолжает, отсекая языком каждый звук: – Его убили. Отрезали ему рога и оставили тело в горе мусора у Уйсонга. Знаешь свалку-«подкову»? Вот там.
Губа Союля дёргается – кажется, впечатлён. Или недоволен, или что-то скрывает, или уже всё знает про синнока и неприятно удивляется, что Харин завела разговор об этом.
– Кто мог убить священного оленя? – спрашивает она после паузы. – Это такой грех, какой и квисин на душу взять побоится.
«Фигурально выражаясь, конечно. Нет у квисинов никакой души».
– Ну, дорогая, по глазам же вижу… когда-то все квисины были людьми, – ведёт Союль в сторону, – и души у них есть. Испорченные, злые…
– Прямо как твоя!
– …вечно страждущие. Не стоит так отзываться о себе подобных.
Харин фыркает. Надо закончить с токкэби побыстрее и свалить из его мерзкого дорогущего кабинета в его мерзкой дорогущей высотке, пока Джи не словил инсульт.
– Не знаешь, кому такое по силам? – возвращается она к теме. Харин сцепляет пальцы в замок, чувствуя, как подрагивают колени. От нетерпения ли, страха ли от того, что впервые за сотню лет видит Союля, да ещё так близко? Она почти жалеет, что пришла к нему сама, но Союль вдруг выпрямляется и резко выдыхает.
– Тот, кто сделал такое, должен обладать неимоверной силой. И быть безмозглым, надо полагать. Или наглым, как божество.
– Наглости для убийства священного зверя нет даже у Тангуна, – шепчет вдруг Джи. Союль бросает ему ленивый взгляд, и тот весь съёживается. Харин двигает к нему сумочку, в которой припрятан баллончик, хотя Джи смелости не хватит вытащить свою пукалку на глазах у токкэби – и уж тем более ею воспользоваться.
25
Корейский традиционный пунш из имбиря и корицы с хурмой и кедровыми орехами (по желанию).