В первый день зимы царица Альтиды, светлая ралу Артемис Росса, которая была больна вот уже несколько месяцев, вышла на балкон Круглой залы. Балкон выходил на тихую улицу: с одной стороны – стена дворца, с другой – яблоневый сад. Царицу увидел садовник Брахим, ну да что с того? Он видит ее почти каждый день: царица любит гулять в закрытом садике, любоваться цветами. Но сегодня к Брахиму зашел в гости старший сын, советник Таир.
– Что с нашей светлой ралу? – ужаснулся он.
Брахим отвел глаза.
– Ты знал, отец? Ты знал?
Знал не знал, а догадывался он, старый Брахим, отец семерых детей, еще с начала осени догадывался, что с их царицей. Вот и Хлоя, нянька Фиорта-царевича, ходит сердитая и зареванная, а ведь преданнее ее у царицы никого нет. Да и разве не слышал весь дворец, что спорят и спорят они – царь Эрисорус и царица Артемис. Царица выглядит неважно еще с лета, вот и объявили, что больна. Но беременность такая болезнь, которую надолго не скроешь.
– О великая Гета! – выдохнул советник Таир, сын садовника Брахима. – Почему? Почему никто не знает? Почему не знает Первый совет? Отец, почему ты мне не доложил?
Садовник Брахим свел седые брови и дал подзатыльник советнику Таиру.
– Кто я тебе, чтобы бегать докладывать?
– Прости, отец, – Таир глаза опустил смиренно, но сказал упрямо: – Но я не могу не доложить Совету. Это мой долг. Это дело государственной важности.
– Что ж, – тяжело вздохнул Брахим. – Долг есть долг.
Ему жаль свою царицу, но с государственной важностью не поспоришь.
Ох, не должно, не должно быть на свете этого ребенка! Царской семье разрешается иметь только одного наследника. Один ребенок – одна линия наследования престола. Слишком много пережила междоусобных войн Альтида, слишком много распрей! Сколько пролито крови, сколько невинных душ навсегда ушло на Верхние луга, да хранит время все их имена! А теперь ничего не изменишь, куда же денешь ребенка, ведь в каждом – божественная сила Рала или Айрус, Геты или Тимирера. Царской чете надо было соблюдать закон: после рождения царевича Фиорта им нельзя было прикасаться друг к другу. Тем более что царевич родился здоровым, красивым и сильным.
Весь город бурлит и говорит теперь только об этом. Ну да, страсть, страсть! Они молоды и так любят друг друга. Говорят, они и обряд Семи ночей прошли только с пятого раза. О горе, горе!
– Спросили бы меня! – кричала толстуха Митас на площади Токо. – Я бы дала светлой ралу одну травку, и могла бы она любить своего мужа сколько душе угодно!
Народ шарахнулся от Митас: как посмела она своими гадкими мыслями коснуться царской семьи! Ну да что с нее взять, она сумасшедшая.
– А мудрецы говорят, что появление ребенка – дело божественное, боги лучше знают, кому, когда, зачем и в какой семье родиться.
Это сказал Ятл-табачник, всеми уважаемый человек. И, может быть, с этих его слов, брошенных в толпу, станет потом шептаться народ, что Артемис понесла от самого бога ветров Тимирера, он любит земных женщин, что ребенок этот – особенный: то ли славу и силу принесет он Альтиде, то ли погибель и разрушение.
Но Первому совету что за дело до слухов и толков, до сумасшедшей Митас и Ятла-табачника? За всю историю существования Первого совета не было случая, чтобы в царской семье родился второй ребенок, и решить его судьбу оказалось сложнее, чем принимать законы. Советники думали долго, и на исходе месяца даависа объявили свое решение.
Его принесли царице в полдень, как и все решения Первого совета, на золоченой бумаге, с подписями всех советников. Четкие и ясные инструкции. Ни оспорить, ни ослушаться…
«Дабы у второго царского ребенка не было связи с альтийской землей:
– родить его в море, на корабле; корабль после сжечь;
– царицу Артемис Росса после родов отлучить от мужа и детей, посвятить в жрицы Рала и отправить в Рал-Тионский храм, чтобы более не было у нее другого занятия, кроме как смиренно служить богам;
– царю Эрисорусу в искупление греха построить храм Гете на южной окраине и посадить без помощи слуг и других помощников рощу у Восьми колодцев;
– второго ребенка воспитывать в строгости и готовить, если родится мальчик, к дипломатической службе, если же девочка – к судьбе жрицы Айрус».
Артемис прочитала, обхватила руками ставший тугим и круглым живот и расплакалась.
…Последний зимний месяц шел на убыль. Давно растаял снег, который в этом году внезапно обрушился на Альтиду. Народ говорит, что такое здесь бывает раз в сто лет; наверное, все дело в этом ребенке – конечно же, в нем. Всю зиму царица, гуляя по садику, то и дело набирала снег в пригоршню и подносила к лицу, замирая, будто вслушиваясь, вдыхала поглубже, закрывала глаза. Сейчас уже все растаяло, на пригорках вылезла трава, в низинах земля пахла пряно, вкусно. Весной пахла, зарождающейся жизнью, близким теплом. В царском саду проклюнулись крокусы. Артемис любила эти маленькие стойкие цветы. Как же их здесь называют? Никак не запомнит. Артемис погладила живот, с грустью подумала: «Хлоя говорит, это мальчик, она умеет угадывать и еще ни разу не ошиблась. А мне почему-то кажется, что девочка. Но я и про Фиорта думала, что девочка». И тут же она ахнула от боли и неожиданности: ребенок, казалось, подпрыгнул у нее в животе. Артемис тихонько засмеялась: «Если это и девочка, то крепкая и сильная, как мальчишка». И царица поспешила в свои покои – на завтрашнее утро был назначен отъезд, надо было еще успеть все подготовить. Ехать не так уж и долго, но в ее положении это будет нелегкий путь.