– Я никогда больше не буду пить вина, мама, клянусь, я больше к нему не притронусь, честное слово!
– Да уж, – фыркнула Диланта. – Это ж надо до такого додуматься! Даже Харзе такое в голову не пришло, а ты, девочка… Да как напилась-то! Еле до дому дошла, как тебя еще бродяги не украли… Вот отец появится, он тебе задаст.
– Хватит, Диланта, – шмыгнула носом Тесса. – Мы обо всем поговорили с Литой, она обещала, что больше не будет. Да, Лита?
Мамины заплаканные глаза почему-то сияли.
Весь день Лита ждала встречи с отцом и боялась ее. Но он не пришел ни к вечеру, ни на следующий день. Диланта и Вальтанас все еще посмеивались над ней, Харза дразнил «маленькой пьянчужкой», и они дважды подрались, но мама простила ее, только взяла слово больше не бывать в городе. Лита пообещала.
Отец пришел только на третий день. Лита бросилась было к нему навстречу, но обожглась о взгляд – тот самый, так же он смотрел на нее со своих царских носилок! Ничего ей не приснилось, не привиделось, она не обозналась, это и вправду был он!
– Мне нужно поговорить с мамой, – сказал он, целуя и тут же отстраняя от себя Кассиону.
С мамой отец разговаривал долго. Лита успела таких ужасов себе навоображать, что начала собирать вещи, чтобы сбежать из дома. Потом она вспоминала, как отец смотрел на нее на площади, как был потрясен и… испуган – да, он боялся не меньше! Она сжала в руках шишку ралуты, которая всегда лежала у нее под подушкой. Пусть сначала он объяснит, что делал на царских носилках, а потом уже ругается!
Тихо зашла мама. Глаза у нее были заплаканные, кончик носа покраснел.
– Папа ждет тебя у реки. Пожалуйста, не ври ему и постарайся не перечить.
Она присела перед дочерью, взяла ее за руки, заглянула в глаза.
– Тебе предстоит трудный разговор, но, пожалуйста, помни, что все, что он говорит или делает, он делает ради нашей безопасности. Пожалуйста, зернышко!
Лита послушно кивнула. Она готова была согласиться на что угодно, лишь бы не плакала мама и не сердился папа. Чтобы все стало как прежде, чтобы она снова могла ждать его прихода и радоваться ему.
В лесу ей, как обычно, стало легче. Голова пылала, но ноги были легки и мысли прояснились. Она шла босиком по еле видной тропке, сжимала в кулаке шишку, подобранную тут же. Солке семенил за ней. Она посмотрела на него и прошептала:
– Помоги мне, о Тимирер! Ведь он любит меня, и я его люблю, пусть он не сердится, что я танцевала голая там, и пусть объяснит, кто он.
Отец стоял спиной к тропе, смотрел на реку. На нем был незнакомый плащ, темно-красный, с золотой каймой по подолу. Лите так хотелось броситься к нему, обнять и долго-долго плакать. Но она не посмела. Подошла и встала рядом, чуть позади. Отец не взглянул на нее, молчал. Река несла свои медленные тяжелые воды, летали над ними ярко-синие стрекозы.
– Ты осквернила мой подарок, флейту из ралуты, – медленно сказал отец и повернул к ней лицо.
«Флейта! Где моя флейта?» – ужаснулась Лита и поняла, что флейту из ралуты она оставила у Алоики… Значит, ей придется еще раз сходить в город, нарушить обещание, данное маме. Она посмотрела на отца. Сейчас у него на голове был тот же золотой обруч, что и вчера. От этого лицо его казалось чужим.
– Ты царь? – выпалила она.
– Да.
– Всего-всего? Всех земель?
Отец улыбнулся и тут же погасил улыбку.
– Я – Эрисорус Илтар Тиарос Светлоликий, царь Альтиды. А ты – моя дочь. И ты танцевала вместе с мариками, на виду у всего города! Как ты вообще туда попала?
Лита сделала глубокий вдох и повторила свою историю: как к ней пришел Тимирер в облике рыжего щенка с белыми отметинами, как ей было грустно расставаться с Уной, как Солке привел ее в город, как она встретила там добрую женщину и подружилась с ней, как та предложила ей станцевать, потому что праздник и так принято…
– Так не принято! – прервал ее царь. Увидев, что дочь отпрянула от него, сказал спокойнее: – Так не принято, Лита. Мариками становятся те, кто… у кого нет дома, нет семьи, кому некуда идти или кто опозорил себя недостойным поведением. Это порочные женщины и…
– Она сказала, марики делают мужчин счастливыми, – опустила голову Лита.
Она все еще не могла понять, почему отец так сердится. Что плохого, если Алоика поет и танцует перед мужчинами, разговаривает с ними, читает им стихи? И если это плохо, то почему отец не запретит это? Раз он царь.
Эрисорус шагнул к дочери, приподнял за подбородок ее лицо:
– Запомни, Лита, ты – царевна, хозяйка этих лесов! И здесь тебе нечего бояться, нет для тебя преград и нет безвыходных ситуаций. Но в городе… В городе ты никто, песчинка, каждый может растоптать…