Я много работал. Грузчиком, токарем, матросом, наладчиком линии на электроламповом заводе, автомехаником и т. д. Был на Байкале, под Семипалатинском, в Донецке, Риге, Ленинграде, Пензе, Новокузнецке. Пять лет проработал в областной кемеровской газете, занимался капитальным строительством Кузбасса. В Кемерове у меня сложились замечательные отношения почти со всеми товарищами. Там я женился, получил квартиру, там родились две дочери. Все шло как нельзя лучше. Однако пришлось бросить эту прекрасную работу и устроенный быт, потому что, чем дальше, тем больше, в мою жизнь вторгалась литература. Сожительство ее с газетой невозможно. Я оставил газету, переехал в Томск, на свою родину, и вот уже пять лет здесь.
Первые стихи я написал пятнадцать лет назад. Прозу я начал писать в Томске, то есть не так давно. В ней много сатирического, фантастического, философского. Житейские истории меня привлекают меньше. Более трехсот страниц стихов, проверенных временем и мнением самых разных читателей, лежат без движения. Рассказов я написал около пятидесяти, но это — осколки. Я оправдываю свое существование длинной и очень путаной вещью о Сибири колчаковских времен — Ноев ковчег диктатуры. Но еще нет ни одной законченной главы. Очень много сложностей с нашей подвижной шкалой исторических оценок.
Еще пять лет назад я свободно читал с листа английские, польские, испанские и итальянские тексты. Мне не удалось получить диплом обычного университета, но я учился в „Горьковском“ и учусь в „Толстовском“. Занимаюсь самостоятельно языками, философией, историей, языкознанием, филологией.
Получается, что мне хоть сейчас орден на грудь навешивай. Такой „геройский“ самоучка живет в Сибири. Я не стал бы говорить обо всем этом, но, может быть, понятней станет стиль и естественность для меня обращения к европейской культуре, к ее именам и событиям.
Ну а вообще — живу впроголодь, а больше всего страдаю от того, что не могу купить нужные для работы книги…»
Сперва о впечатлении, которое осталось у меня после наших двух встреч и продолжительной переписки. Он начитан, скромен, молчалив, его образованность меня обрадовала и удивила. Впрочем, начитанность и широкая образованность видна и по его произведениям. Без сомнения, этим он обязан только самому себе, стало быть, у него незаурядная воля и жажда познания — черты важные для нашей нелегкой профессии. Знает несколько языков — собирается изучить еще и древнегреческий (!). Как известно, И. А. Крылов на старости лет занимался древнегреческим — или я ошибаюсь?
Написал он уже много. Передо мной лежат три томика его стихотворений (сам перепечатал и переплел) и двадцать рассказов, или, точнее сказать, маленьких историй, посвященных подчас незначительным происшествиям, происходившим в жизни великих людей.
Сперва о стихах: и в удачных и в неудачных виден талант. В них нет ни стилистического эпигонства, ни эклектической невнятицы. О тайне творчества мы как бы условились не говорить. Но можно сказать о музыкальности (он, кстати, любит и тонко чувствует музыку) и о широте стилистического диапазона. Ап. Григорьев писал о способности Фета в высшей степени тонко «ловить неуловимое, давать образ и название тому, что до него было не чем иным, как смутным мимолетным ощущением души»[189].
Именно это характерно для поэзии М. Орлова. Он пользуется классическими размерами — ямб, анапест, дактиль, но у него много стихов, написанных и верлибром. Бесспорная и очень важная для его стихотворений черта — движение вперед, от сложности — к простоте. Но это простота — не взятая с потолка, не изначальная. Она — следствие уже нажитого опыта. Напомню, что именно этот путь прошел Б. Пастернак, и для того, чтобы доказать это, — достаточно сопоставить только две-три строки из его ранних стихов с двумя-тремя из поздних.
и
У Орлова:
И