"Это Шекспир, год 1603, с манерой Марло в пределах 0,08% и следами Бэкона. Обнаружена неправильно поставленная запятая на двадцать третьей строке сто второй страницы".
Это было слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Мгновенно я представил себе все возможности, которые открывала такая машина, будь она сконструирована на деле. Впрочем, автор утверждал в заключение: применение такой машины уже теперь позволило бы "не только произвести коренной переворот в изучении литературной стилистики, но и в самом языке".
Я посмотрел на дату под статьей: 1954. Сколько времени потеряно зря1 Как могло случиться, что спустя столько лет об этой чудо-машине еще не заговорили? Кто эти ученые, которые держат ее втуне? Или она перекочевала по ту сторону "железного занавеса"? Как бы то ни было, пора распахнуть перед ней врата истории. Наш век давно ждет машину слов. Благодаря ей литература, педагогика, информация, политика наконец-то станут точными науками. Всю ночь я бредил машиной, строил грандиозные планы. А на рассвете нашел для нее название: литератрон.
ГЛАВА ПЯТАЯ,
в которой я служу своей родине еще в одном качестве
Больдюку я, разумеется, ни слова не сказал о литератроне, ибо он, практичный и хитрый, как все южные польдавцы, был вполне способен украсть мою идею, чтобы вырваться, наконец, из университетского пленения, куда он попал из-за своей подмоченной репутации.
Делая вид, что тема эта меня отнюдь не интересует, я под различными предлогами связался со специалистами, могущими дать мне необходимые разъяснения, и в первую очередь с профессором Оксфордского университета мистером Винсентом, автором сообщения, столь меня встревожившего. Винсент связал меня с Джоссельсоном из Вайна, США, с Гюберина из Загреба, с Бофом из Лондона и со многими другими. Вскоре я имел уже довольно ясное представление о положении дела. Каждый ученый, работавший над этим вопросом, шел своим путем, и идеальная машина, описанная Винсентом, так и не была сконструирована, однако элементы ее были разбросаны по десяткам лабораторий трех континентов.
Я не мог взяться за работу всерьез, не обеспечив себе солидной поддержки во Франции. Момент, увы, был самый неблагоприятный, так как в это время разыгрались события 13 мая 1958 года [Мятеж ультраколониалистов в Алжире]. В течение недели соотношение сил вокруг Рателя резко изменилось. Замешанный в деле "розового балета" Фалампен окончательно исчез с политического горизонта. [Скандальная история, имевшая место во Франции в 1958 году, в которой был замешан бывший президент национального собрания Ле-Трокер. Дело шло о тайных спектаклях, в которых выступали малолетние девочки в весьма откровенных костюмах]. Профессор Вертишу, который в результате навигационной ошибки в 1940 году в районе Лиссабона попал вместе с де Голлем в Лондон, вместо того чтобы согласно своим намерениям возвратиться в Виши, оказался, таким образом, в 1944-м в числе борцов за Освобождение, а в 1958-м, невзирая на свой преклонный возраст, получил пост министра совещаний и конференций и сразу стал весьма влиятельной особой, хотя и не самым светлым умом во Франции. А Фермижье дю Шоссон, оскорбленный тем, что его не позвали на первый прием в Елисейском дворце, подал в отставку, бросил все официальные дела и тут же принялся выпускать оппозиционный еженедельник.
Ратель снова вышел сухим из воды. Если судить по письмам Бреаля, он, оказывается, бесстрашно встретил бурю. Его положение при новом режиме несколько напоминало положение Больдюка в Польдавии. Против его участия в делах не возражали, но в то же время ему не очень доверяли. Так что в данный момент я не мог рассчитывать на его поддержку. Пожалуй, всего вернее было провести зиму в Польдавии и выжидать, пока ситуация прояснится.
Так или иначе, но пока надо было решить, какого политического оттенка мне держаться. Я никогда не имел определенных мнений и до сих пор следовал эклектическому социализму, который проповедовал Пуаре и который вполне меня устраивал. После 13 мая Пуаре с великолепным умением менять позиции, которое доступно лишь великим умам, стал деголлевцем. Я попытался было последовать его примеру, но очень скоро понял, что сделал ошибку.
Слишком много было вокруг настоящих деголлевцев. Все лольдавцы, от самых ярых оппозиционеров и кончая самыми горячими сторонниками Освободителя, даже Больдюк, чтили генерала де Голля и восхищались, каждый по различным соображениям, режимом, установленным во Франции. Они сурово осуждали мою умеренность, которая, впрочем, была не чем иным, как дипломатической осторожностью.
Потом я разом изменил свою точку зрения и занял позицию смелого, но умного оппозиционера, коей придерживаюсь и поныне.
Надеюсь, читатель обратит внимание на то, что я не сказал "умного, но смелого", ибо для человека осмотрительного именно ум определяет границы смелости, а не наоборот.
Вот тогда, осуществив свои давние намерения, я и начал носить очки в нейлоновой оправе, подстриг волосы ежиком, подписался на "Темуаняж кретьен" и усвоил привычку посещать воскресную мессу.
["Темуаняж кретьен" - ежедневная газета, выпускаемая католическим издательством. Начала выходить в 1941 году в период движения Сопротивления. За резкую критику политики французского правительства в Алжире подвергалась конфискации.]
Пуаре был признателен мне за все эти перемены, потому что в силу контраста это позволяло ему еще наглядней демонстрировать свою собственную независимость. Тем самым он лишь поднял свой престиж. Возможно, это и спасло его, ибо посол, которому надоела вся эта возня, решился, наконец, просить, чтобы Пуаре отозвали. Департаменту, где насчитывалось немало жертв Пуаре, было плевать на его репутацию. И потому предложение отозвать его было принято общедепартаментским ликованием. Однако отозвали посла.