Назавтра утром - была пятница - в книжных магазинах появился в продаже новый детективный роман, который читатели буквально рвали друг у цруга из рук: уже к полудню только в одном Париже было распродано более трех тысяч экземпляров. Но я в то утро не выходил из дому.
В тот день, в два часе, я получил третье предупреждение - на сей раз в виде телефонного звонка. Звонил Ланьо. Ом хотел срочно увидеться со мной.
Я давно уже думал о возвращении Ланьо и заранее наметил линию поведения. До моего назначения он мог еще мне напакостить, и я сильно опасался того, как бы он, впав в немилость, не увлек меня в своем падении. С другой стороны, мой хитрый план предоставить Ланьо скромное, но заметное место в литератронике вновь выплыл на поверхность, поскольку Ланьо теперь не мог уже извлечь из этого никакой выгоды. Итак, ничто не мешало мне, заручившись его профессорской рукой, пробраться в Сорбонну. Выступая в роли его друга и защитника, я ловко замаскирую свое к нему недоверие, не рискуя в то же время выпустить его из-под моего контроля, поскольку его поездка в Берн временно, но довольно существенно охладила к нему власти.
В будущем, хочет он того или нет, он вынужден будет считать себя моим вечным должником, так как благодаря мне получит свой кусок литератронного пирога.
- Какой сюрприз! - воскликнул я.- Приходите же немедленно! Где вы?
- В Шартре, совсем рядом с вами.
- Подымитесь ко мне! Я вас жду.
- Должен вам сказать, что я не один.
- Могу ли спросить...
- Со мной Сильвия Конт.
Я почувствовал, как внезапная тревога сдавила мне желудок.
- Сильвия? А разве она не проводит уикэнд вместе с Фермижье в Фурмери?
- Нет. Фермижье уехал по делам в Брюссель. Он вернется в понедельник утром.
На понедельник было намечено присуждение Государственной литературной премии в Друане.
Вечером того же дня Фермижье дает прием в честь мадам Гермионы Бикет.
- Ну что ж, подымайтесь оба.
Я был окончательно сбит с толку. Ожидая звонка в дверь, я в течение нескольких минут перебрал в уме всевозможные гипотезы, но ни одна из них меня не удовлетворила, все казались нелепыми, за исключением одной возможного предательства Сильвии. Но в таком случае сам собою возникал вопрос: как же Ланьо умудрился попасть впросак? Почему так долго не давал он о себе знать? А я-то думал, что он давным-давно вернулся в Бордо и там переживает свою неудачу. Между тем в голосе его отнюдь не звучало ни отчаяние, ни гнев.
Когда они вошли, оба какие-то напряженные, с отсутствующими взглядами нашкодивших подростков, я тотчас же с ужасом понял, что произошло.
- Мы с Сильвией собираемся пожениться,-буркнул Ланьо, словно бы бросая мне вызов.
- Ах, вот как!.. Что ж, примите мои поздравления. Мосье Фермижье дю Шоссон, надеюсь, вас уже поздравил?
- Он еще ничего не знает. Мы хотели поставить в известность вас первого.
- Благодарю вас, но почему же именно меня? Или вы рассчитываете, что мне удастся амортизировать удар? Задача не из легких. Вы же сами знаете, Ланьо, что я всегда защищал вас...
- Не трудитесь понапрасну. Сильвия все мне рассказала.
- Все, Сильвия?
Она выдержала мой взгляд, только грустно улыбнулась и пожала плечами.
- Все, Мерик... Я хочу, чтобы ты понял: так больше не могло продолжаться... У меня дети. Им необходима семья... И потом, я так одинока...
Ланьо взял ее за руку
- Дело не в этом, Ле Герн,- сказал он.- Если я вас посвятил в наши дела, так только потому, что вы, несомненно, еще хлебнете неприятностей с Фермижье. Что бы вы ни думали, я нисколько на вас не сержусь. В конце концов благодаря вам я встретился с Сильвией. Мосье Пьер Фаналь вернулся в свой Сен-Флур и, если вы не против, пускай там и сидит. Единственное, в чем я сейчас нуждаюсь, так это в покое, чтобы заняться Сильвией... и нашими детьми. Не хочу оставлять вас в заблуждении: я к вам питаю ничуть не больше симпатии, чем прежде, да и уважения тоже. Вы продолжаете распространять тот вид обмана, который мне решительно ненавистен. Вот почему я всегда действовал вам наперекор и мог бы с успехом продолжать это и впредь. Но меня ваша игра больше не интересует. Я нашел себе занятие по душе.
Мне с трудом удалось скрыть овладевшее мной чувство облегчения. Теперь можно было без особенного риска показать себя ловким игроком.
- Послушайте,- проговорил я,- почему вы мне не доверяете? Я всегда готов был, да и сейчас тоже, предоставить вам ведущее место в научно-исследовательской работе по литератронике, то место, которое вы, несомненно, заслуживаете. Я боролся лишь с вашими непомерными претензиями. А теперь повторяю: вы должны иметь у себя в Бордо экспериментальный литератрон и научно-исследовательский институт, работающий только над интересующими вас проблемами. И готов помочь вам, несмотря на те трудности, которые вы сами на себя навлекли, приняв участие в Бернском конгрессе.
Он пожал плечами и, как мне показалось, засмеялся несколько натянуто.
- Это дело прошлого, друг мой. У меня теперь не будет времени заниматься литератроникой... Откровенно говоря, я уезжаю из Бордо... В Сорбонне создана кафедра структурной глосематики, и я дал себя уговорить... Так как я единственный кандидат...
- Сорбонна? Итак, вы сжигаете все, чему поклонялись...
- Поклонялся... Ну, это уж чересчур сильно сказано...
И, словно ища опоры, он инстинктивно подвинулся к Сильвии. Я взглянул на них обоих, и мне вдруг почудилось, будто они бледнеют, становятся бесцветными, бесплотными, как тени мертвецов, которых вызывал Улисс. Я не могу припомнить теперь, как они покинули мою квартиру. Больше я никогда их не видел и иной раз задаю себе вопрос, существуют ли они еще на этом свете.
Недавний страх приобрел, напротив, вполне реальный характер, когда я подумал о том, как примет Фермижье весть об измене Сильвии. Ведь это я еще столь недавно так горячо рекомендовал ему Ланьо, и как знать, не совместятся ли наши имена в распаленном гневом мозгу этого покинутого любовника?
Но когда я увидел в тот вечер телевизионный выпуск последних новостей, я задрожал от страха уже по иным причинам. Передавали основные выдержки из доклада Больдюка, сделанного им накануне. Начинался он восторженными похвалами в адрес генерала де Голля и призывами к франко-польдавской дружбе. Во имя этой дружбы, продолжал Больдюк, польдавское правительство решило запретить продажу некоторых французских газет, которые позволили себе. критику в адрес больдюковской Польдавии (далее шел перечень названий) или критиковали свое собственное правительство, искажая тем самым подлинное лицо дружественной Франции (следовал еще список, включавший все газеты Фермижье). Но это было еще полбеды. Войдя в раж, Больдюк заявил, что в качестве первого вклада в дело помощи, которую он ждет от Франции братскому народу Польдавии, польдавское правительство издало декрет о немедленной конфискации всех сельскохозяйственных, промышленных и коммерческих предприятий, принадлежащих французам.