- Смею ли я выразить надежду, - поспешил закруглиться Жорж Бортоли, что все это не помешает ему написать еще множество детективных романов?
Я понял, что меня обвели вокруг пальца. Предательство парочки Пипет Вертишу в некотором роде замыкало круг и превращало меня в единственную мишень гнева Фермижье. С другой стороны, я чувствовал, что с помощью темных махинаций кто-то старается выбить из-под моих ног единственную точку опоры - министерство Кромлека.
В отчаянии и тревоге я решился на шаг, который был мне не слишком по душе. Я отправился к Бреалям. Жан-Жак оказался дома, он выглядел осунувшимся, бледнее обычного, но, как всегда, был очень сердечен. С первых же слов он постарался ободрить меня. Как ни велико его горе, он, однако, прекрасно понимал, что не имеет морального права жертвовать счастьем Югетты во имя своей работы и научной карьеры. Он хотел только иметь возможность поддерживать с нами в будущем дружеские связи, ибо, по его словам, раны, нанесенные дружбе, хотя, как правило, менее зримы, но зато куда глубже, чем раны любовные. Я не знал, как его благодарить, но он вывел меня из затруднения, спросив, что, собственно, привело меня к ним. Он внимательно выслушал мой рассказ, пожал плечами.
- Да, - проговорил он, - в такой атмосфере я живу более пятнадцати лет. Думаю, что вас не должно удивлять мое стремление вырваться в абсолютную тишь межпланетного пространства. А как вам следует поступить, Югетта присоветует вам лучше.
- Мерику лучше всего не подавать признаков жизни, - сказала Югетта. Все, что бы он ни сделал или ни сказал, будет использовано против него же. Напротив, если он предоставит действовать другим, он, возможно, заставит их открыть свои слабые стороны.
- Югетта права, - подтвердил Жан-Жак. - Ничего не предпринимайте. В отношении Фермижье я мало чем могу вам помочь, но в общем-то он может иметь к вам претензии только личного характера. Главное для вас-это как можно скорее создать институт и получить пост директора. Это дело чисто административное и правительственное. Обещаю вам пустить в ход все связи и поддержать вас.
Стараясь не проявить своего изумления, я во все глаза глядел на человека, чей семейный очаг я разрушил и который, несмотря на все, за пять минут успел предложить мне и дружбу и помощь в столь щекотливом деле. Не могу сказать, чтобы я был растроган. Я просто ничего не понимал, и, как всегда в тех случаях, когда я чего-то не понимаю, меня охватывало смутное раздражение.
- Но я могу все же повидаться с Буссинго?
- С Буссинго-да. Он инженер. Но у него недостаточно длинные зубы, чтобы он мог стать опасным.
Когда Югетга, прощаясь со мной, обняла меня на пороге, глаза ее наполнились слезами.
- Будь осторожен, Мерик.
- Ты боишься?
- Нет... Просто у меня предчувствие... словно я тебя потеряю...
- Но почему, дорогая? Куда бы я теперь ни пошел, ты повсюду пойдешь за мной.
Этот визит вернул мне самообладание. И завтра утром я без колебания позвонил у двери двухкомнатной квартиры, которую занимал Буссинго на улице Вожирар. Человек в сером плаще, отворивший мне дверь, одним рывком втащил меня в переднюю.
- Давай входи, и без скандала...
- Ну что, Бурден, попался? - крикнул из другой комнаты голос, который я тотчас же узнал.
- Да, господин генерал, тот самый тип из Шартра... Два каких-то молодчика потрошили внутренности кресел, а третий, как я успел заметить, шарил в кухонных шкафах. В комнату
размашистым шагом вошел Галип.
- А, мой друг Ле Герн! Оставьте его, Бурден, он не имеет никакого отношения к делу, но он расскажет нам все, что знает. Не так ли, Ле Герн?
Я ничего не знал или, во всяком случае, знал очень немного. Однако допрос длился весь остаток дня и добрую половину ночи, но мне так и не удалось ничего узнать о судьбе Буссинго. На прощанье Галип, не вдаваясь в подробности, посоветовал мне почитать завтрашние газеты.
Остаток ночи я провел без сна в номере гостиницы, поблизости от квартиры Буссинго. На заре я вышел купить газеты. Дело Буссинго было напечатано повсюду на первой полосе. Французскую секретную службу несколько месяцев назад (дата как раз совпадала с запуском "Проекта Арабель") всполошило сообщение о том, что существует несомненное сходство между некоторыми советскими иллюстрированными изданиями и американскими комиксами.
Следствие позволило установить, что источник и тех и других gags находится во Франции. Позднее, когда те же органы секретной службы занялись расследованием научно-исследовательской деятельности литератрона, было обнаружено, что и в России и в Америке пользовались исчезнувшими экспериментальными комиксами литератрона "Бумеранг". Подозрение незамедлительно пало на Буссинго, и он был взят под секретное наблюдение. Разоблачить его помогла телевизионная передача о литератронике. Когда один из участников дискуссии подал мысль о конструировании автоматических литератронов, способных производить продукцию по заказу читателей путем простого поворота диска телефонного типа, Буссинго поторопился записать в свой блокнот предложение оратора. Один из инспекторов это заметил. Осмотр корзины для бумаг показал, что он действительно занялся этой проблемой и начертил схему аппарата, отвечающего новым пожеланиям выступавшего. А десять дней спустя один из наших агентов похитил в Москве планы одного аппарата, предназначавшегося для ГУМа и носящего имя самолитчик. Одновременно из Нью-Йорка Месси [ крупнейший универсальный магазин ] сообщил о выпуске нового аппарата лит-о-мата для нужд своей клиентуры, Схема установки самолитчика полностью соответствовала чертежам, захваченным у Буссинго.
Арестованный на Аустерлицком вокзале в ту минуту, когда он садился в поезд "Париж - Брив", Буссинго тотчас же "раскололся". С двенадцати лет он состоял членом американского клуба любителей комиксов, с конца войны переписывался с одним советским астрономом из Пулковской обсерватории, одержимым той же страстью. Между членами клуба обмен книгами считался в порядке вещей, и Буссинго дал возможность пополнить коллекцию своему советскому другу. Разведчики обоих лагерей, воспользовавшись этой лазейкой, добрались до Буссинго и превратили невинный поначалу обмен в настоящую торговлю конфиденциальными и даже секретными сведениями. Страсть к комиксам возобладала у Буссинго над чувством долга. Полученное им первое издание "Тарзана" и редчайший экземпляр советского плаката 1922 года на текст Маяковского были платою за планы самолитчика и двойника лит-о-мата.