Хозяин услыхал, загайкал из сакли: «Гайть! Гайть! Уляшин!»
А Жилин за ушами почесывает Уляшина. Молчит собака, трется ему об ноги, хвостом машет. Посидели они за углом. Затихло все; только слышно, овца перхает[33] в закуте[34] да низом вода по камушкам шумит. Темно; звезды высоко стоят на небе; над горой молодой месяц закраснелся, кверху рожками заходит. В лощинах туман, как молоко, белеется.
Поднялся Жилин, говорит товарищу: «Ну, брат, айда!»
Тронулись; только отошли, слышат – запел мулла на крыше: «Алла! Бесмилла! Ильрахман!» Значит – пойдет народ в мечеть. Сели опять, притаившись под стенкой. Долго сидели, дожидались, пока народ пройдет. Опять затихло.
– Ну, с Богом! – Перекрестились, пошли. Прошли через двор под кручь к речке, перешли речку, пошли лощиной. Туман густой, да низом стоит, а над головой звезды виднешеньки. Жилин по звездам примечает, в какую сторону идти. В тумане свежо, идти легко, только сапоги неловки – стоптались. Жилин снял свои, бросил, пошел босиком. Подпрыгивает с камушка на камушек да на звезды поглядывает. Стал Костылин отставать.
– Тише, – говорит, – иди: сапоги проклятые, все ноги стерли.
– Да ты сними, легче будет.
Пошел Костылин босиком – еще того хуже: изрезал все ноги по камням и все отстает. Жилин ему говорит:
– Ноги обдерешь – заживут, а догонят – убьют – хуже.
Костылин ничего не говорит, идет, покряхтывает. Шли они низом долго. Слышат – вправо собаки забрехали. Жилин остановился, осмотрелся, полез на гору, руками ощупал.
– Эх, – говорит, – ошиблись мы – вправо забрали. Тут аул чужой, я его с горы видел; назад надо давлево в гору. Тут лес должен быть.
А Костылин говорит:
– Подожди хоть немножко, дай вздохнуть, – у меня ноги в крови все.
– Э, брат, заживут; ты легче прыгай. Вот как!
И побежал Жилин назад, влево, в гору, в лес. Костылин все отстает и охает. Жилин шикнет-шикнет на него, а сам все идет.
Поднялись на гору. Так и есть – лес. Вошли в лес – по колючкам изодрали все платье последнее. Напались на дорожку в лесу. Идут.
– Стой! – Затопало копытами по дороге. Остановились, слушают. Потопало, как лошадь, и остановилось. Тронулись они – опять затопало. Они остановятся – и оно остановится. Подполз Жилин, смотрит на свет по дороге – стоит что-то. Лошадь не лошадь, и на лошади что-то чудное, на человека не похоже. Фыркнуло – слышит. «Что за чудо!» Свистнул Жилин потихоньку – как шаркнет с дороги в лес и затрещало по лесу, точно буря летит, сучья ломает.
Костылин так и упал со страху. А Жилин смеется, говорит:
– Это олень. Слышишь, как рогами лес ломит? Мы его боимся, а он нас боится.
Пошли дальше. Уж Высожары[35] спускаться стали, до утра недалеко. А туда ли идут, нет ли, – не знают. Думается так Жилину, что по этой самой дороге его везли и что до своих – верст десять еще будет; а приметы верной нет, да и ночь – не разберешь. Вышли на полянку. Костылин сел и говорит:
– Как хочешь, а я не дойду, – у меня ноги не идут.
Стал его Жилин уговаривать.
– Нет, – говорит, – не дойду, не могу. Рассердился Жилин, плюнул, обругал его.
– Так я же один уйду, – прощай!
Костылин вскочил, пошел. Прошли они версты четыре. Туман в лесу еще гуще сел, ничего не видать перед собой, и звезды уж чуть видны.
Вдруг слышат, впереди топает лошадь. Слышно – подковами за камни цепляется. Лег Жилин на брюхо, стал по земле слушать.
– Так и есть, – сюда, к нам, конный едет.
Сбежали они с дороги, сели в кусты и ждут. Жилин подполз к дороге, смотрит – верховой татарин едет, корову гонит, сам себе под нос мурлычет что-то. Проехал татарин, Жилин вернулся к Костылину:
– Ну, пронес Бог, вставай, пойдем. Стал Костылин вставать и упал.
– Не могу, – ей-богу, не могу; сил моих нет.
Мужчина грузный, пухлый, запотел, да как обхватило его в лесу туманом холодным, да ноги ободраны, – он и рассолодел[36].
Стал его Жилин силой поднимать. Как закричит Костылин:
– Ой, больно! Жилин так и обмер.
– Что кричишь? Ведь татарин близко – услышит. – А сам думает: «Он и вправду расслаб; что мне с ним делать? Бросить товарища не годится».
– Ну, – говорит, – вставай, садись на закорки, снесу, коли уж идти не можешь.
Подсадил на себя Костылина, подхватил руками под ляжки, вышел на дорогу, поволок.
– Только, – говорит, – не дави ты меня руками за глотку, ради Христа. За плечи держись.
Тяжело Жилину, ноги тоже в крови и уморился. Нагнется, подправит, подкинет, чтобы повыше сидел на нем Костылин, тащит его по дороге.