Но чем больше он говорил с перевозчиками, тем меньше мог разобраться в чём-нибудь.
– Не понимаю я вашей борнхольмской тарабарщины! – рассердился он наконец и повернулся к ним спиной.
Но моста он всё-таки не нашёл; каменный парапет набережной исчез тоже. «Что делается! Вот безобразие!» – думал он. Да, никогда ещё действительность не казалась ему такой жалкой и мерзкой, как в этот вечер. «Нет, лучше взять извозчика, – решил он. – Но, Господи, куда же они все запропастились? Как назло, ни одного! Вернусь-ка я на Новую Королевскую площадь – там, наверное, стоят экипажи, а то мне вовек не добраться до Христиановой гавани!»
Он снова вернулся на Восточную улицу и успел уже пройти её почти всю, когда взошла луна. «Господи, что это здесь понастроили такое?» – изумился советник, увидев перед собой Восточные городские ворота, которые в те далёкие времена стояли в конце Восточной улицы.
Наконец он отыскал калитку и вышел на теперешнюю Новую Королевскую площадь, которая в те времена была просто большим лугом. На лугу там и сям торчали кусты, и он был пересечён не то широким каналом, не то рекой. На противоположном берегу расположились жалкие лавчонки халландских шкиперов, отчего место это называлось Халландской высотой.
– Боже мой! Или это мираж, фата-моргана[3], или я… Господи… пьян? – застонал советник юстиции. – Что же это такое? Что же это такое?
И советник опять повернул назад, подумав, что заболел. Шагая по улице, он теперь внимательнее приглядывался к домам и заметил, что все они старинной постройки и многие крыты соломой.
– Да, конечно, я заболел, – вздыхал он, – а ведь всего-то стаканчик пунша выпил, но мне и это повредило. И надо же додуматься – угощать гостей пуншем и горячей лососиной! Нет, я непременно поговорю об этом с агентшей. Вернуться разве к ним и рассказать, какая со мной приключилась беда? Нет, неудобно. Да они уж, пожалуй, давно спать улеглись.
Он стал искать дом одних своих знакомых, но его тоже не оказалось на месте.
– Нет, это просто бред какой-то! Не узнаю Восточной улицы. Ни одного магазина! Всё только старые, жалкие лачуги – можно подумать, что я попал в Роскилле или Рингстед. Да, плохо моё дело! Ну что уж тут стесняться, вернусь к агенту! Но, чёрт возьми, как мне найти его дом? Я больше не узнаю его. Ага, здесь, кажется, ещё не спят!.. Ах, я совсем расхворался, совсем расхворался.
Он наткнулся на полуоткрытую дверь, из-за которой лился свет. Это был один из тех старинных трактиров, которые походили на теперешние наши пивные. Общая комната напоминала голштинскую харчевню. В ней сидело несколько завсегдатаев – шкипера, копенгагенские бюргеры и ещё какие-то люди, с виду учёные. Попивая пиво из кружек, они вели какой-то жаркий спор и не обратили ни малейшего внимания на нового посетителя.
– Простите, – сказал советник подошедшей к нему хозяйке, – мне вдруг стало дурно. Вы не достанете мне извозчика? Я живу в Христиановой гавани.
Хозяйка посмотрела на него и грустно покачала головой, потом что-то сказала по-немецки. Советник подумал, что она плохо понимает по-датски, и повторил свою просьбу на немецком языке. Хозяйка уже заметила, что посетитель одет как-то странно, а теперь, услышав немецкую речь, окончательно убедилась в том, что перед ней иностранец. Решив, что он плохо себя чувствует, она принесла ему кружку солоноватой колодезной воды.
Советник опёрся головой на руку, глубоко вздохнул и задумался: куда же всё-таки он попал?
– Это вечерний «День»? – спросил он, просто чтобы сказать что-нибудь, увидев, как хозяйка убирает большой лист бумаги.
Она его не поняла, но всё-таки протянула ему лист: это была старинная гравюра, изображавшая странное свечение неба, которое однажды наблюдали в Кёльне.
– Антикварная картина! – сказал советник, увидев гравюру, и сразу оживился. – Где вы достали эту редкость? Очень, очень интересно, хотя и сплошная выдумка. На самом деле это было просто северное сияние, как объясняют теперь учёные; и, вероятно, подобные явления вызываются электричеством.
Те, что сидели близко и слышали его слова, посмотрели на него с уважением; один человек даже встал, почтительно снял шляпу и сказал с самым серьёзным видом:
– Вы, очевидно, крупный учёный, мосье?
– О нет, – ответил советник, – просто я могу поговорить о том о сём, как и всякий другой.
– Modestia[4] – прекраснейшая добродетель, – изрёк его собеседник. – Впрочем, о сути вашего высказывания mihi secus videtur[5], хотя и с удовольствием воздержусь пока высказывать моё собственное judicium[6].
– Осмелюсь спросить, с кем имею удовольствие беседовать? – осведомился советник.
3
Фа́та-морга́на – мираж, при котором на горизонте возникают изображения предметов, лежащих за горизонтом.