– Что вы хотите этим сказать? – спросил я.
– Вам я ничего не хочу сказать, – отрывисто возразил Лушин.
Меня Зинаида избегала: моё появление – я не мог этого не заметить – производило на неё впечатление неприятное. Она невольно отворачивалась от меня… невольно; вот что было горько, вот что меня сокрушало! Но делать было нечего – и я старался не попадаться ей на глаза и лишь издали её подкарауливал, что не всегда мне удавалось. С ней по-прежнему происходило что-то непонятное; её лицо стало другое, вся она другая стала. Особенно поразила меня происшедшая в ней перемена в один тёплый, тихий вечер. Я сидел на низенькой скамеечке под широким кустом бузины; я любил это местечко: оттуда было видно окно Зинаидиной комнаты. Я сидел; над моей головой в потемневшей листве хлопотливо ворошилась маленькая птичка; серая кошка, вытянув спину, осторожно кралась в сад, и первые жуки тяжело гудели в воздухе, ещё прозрачном, хотя уже не светлом. Я сидел и смотрел на окно – и ждал, не отворится ли оно: точно – оно отворилось, и в нём появилась Зинаида. На ней было белое платье – и сама она, её лицо, плечи, руки были бледны до белизны. Она долго осталась неподвижной и долго глядела неподвижно и прямо из-под сдвинутых бровей. Я и не знал за ней такого взгляда. Потом она стиснула руки, крепко-крепко, поднесла их к губам, ко лбу – и вдруг, раздернув пальцы, откинула волосы от ушей, встряхнула ими и, с какой-то решительностью кивнув сверху вниз головою, захлопнула окно.
Дня три спустя она встретила меня в саду. Я хотел уклониться в сторону, но она сама меня остановила.
– Дайте мне руку, – сказала она мне с прежней лаской, – мы давно с вами не болтали.
Я взглянул на неё: глаза её тихо светились, и лицо улыбалось, точно сквозь дымку.
– Вы всё ещё нездоровы? – спросил я её.
– Нет, теперь всё прошло, – отвечала она и сорвала небольшую красную розу. – Я немножко устала, но и это пройдёт.
– И вы опять будете такая же, как прежде? – спросил я.
Зинаида поднесла розу к лицу – и мне показалось, как будто отблеск ярких лепестков упал ей на щёки.
– Разве я изменилась? – спросила она меня.
– Да, изменились, – ответил я вполголоса.
– Я с вами была холодна – я знаю, – начала Зинаида, – но вы не должны были обращать на это внимания… Я не могла иначе… Ну, да что об этом говорить!
– Вы не хотите, чтоб я любил вас, вот что! – воскликнул я мрачно, с невольным порывом.
– Нет, любите меня – но не так, как прежде.
– Как же?
– Будемте друзьями – вот как! – Зинаида дала мне понюхать розу. – Послушайте, ведь я гораздо старше вас – и я могла бы быть вашей тётушкой, право; ну, не тётушкой, старшей сестрой. А вы…
– Я для вас ребёнок, – перебил я её.
– Ну да, ребёнок, но милый, хороший, умный, которого я очень люблю. Знаете ли что? Я вас с нынешнего же дня жалую к себе в пажи; а вы не забывайте, что пажи не должны отлучаться от своих госпож. Вот вам знак вашего нового достоинства, – прибавила она, вдевая розу в петлю моей курточки, – знак нашей к вам милости.
– Я от вас прежде получал другие милости, – пробормотал я.
– А! – промолвила Зинаида и сбоку посмотрела на меня. – Какая у него память! Что ж! я и теперь готова…
И, склонившись ко мне, она напечатлела мне на лоб чистый, спокойный поцелуй.
Я только посмотрел на неё, а она отвернулась и, сказавши: «Ступайте за мной, мой паж», – пошла к флигелю. Я отправился вслед за нею – и всё недоумевал. «Неужели, – думал я, – эта кроткая, рассудительная девушка – та самая Зинаида, которую я знал?» И походка её мне казалась тише – вся её фигура величественнее и стройней…
И Боже мой! с какой новой силой разгоралась во мне любовь! <…>
2. Какую роль в повести играют описания снов? Вспомните хотя бы один из них и определите его роль в композиции произведения.
3. Тургенев – признанный мастер пейзажа. Найдите в повести те пейзажные описания, которые, по вашему мнению, точнее всего раскрывают чувства героев, действуют на эмоциональную тональность событий.