Словом, в «стандартных» велеречивых выражениях изображается стандартная же ситуация, никак не соотносимая с конкретными персонажами данного жития. Мы не найдем здесь и попыток вызвать сопереживание читателя с помощью каких-либо жизненных деталей, тонко подмеченных нюансов (а не общих форм изъявления) человеческих чувств. Внимание к чувствам, эмоциям, которые и требуют для своего выражения соответствующего стиля, эмоциям персонажей и в не меньшей мере эмоциям самого автора несомненно.
Но это, как уже сказано выше, еще не подлинное проникновение в человеческий характер, это лишь заявленное внимание к нему, своего рода «абстрактный психологизм» (термин Д. С. Лихачева). И в то же время сам факт повышенного интереса к духовной жизни человека уже сам по себе знаменателен.
Стиль второго южнославянского влияния, нашедший свое воплощение первоначально именно в житиях (и лишь позднее — в историческом повествовании), Д. С. Лихачев предложил именовать «экспрессивно-эмоциональным стилем».[95]
Существенно отметить появление на Руси XV в. новых переводных памятников исторического повествования, к тому же посвященных таким популярным во всей Европе сюжетам, как история Александра Македонского и история Троянской войны.
«Сербская Александрия». Видимо, во второй половине XV в. на Руси становится известна новая версия романа об Александре Македонском, так называемая «Сербская Александрия», переведенная с сербского оригинала. В «Сербской Александрии», отразившей уже новые веяния эпохи Предвозрождения, выступают на первое место такие мотивы и такие художественные приемы, которые в хронографической «Александрии» или были только намечены, или вообще отсутствовали.
Прежде всего в «Сербской Александрии» в большей мере подчеркнуто, что Александр, выдающийся полководец и непобедимый герой, в то же время смертный человек, все его подвиги, все победы, все доблести не в силах отвратить неминуемого и злого рока. Тема бренности человеческой жизни возникает в «Александрии» не случайно: эта одна из тем позднего европейского средневековья и кануна Возрождения. Средневековье видело в смерти неизбежность, и в какой-то мере неизбежность благую, расписывая счастье вечной жизни (разумеется, для праведников). Но признание права человека на счастливую земную жизнь, с ее утехами и радостями (а именно это возрожденческий мотив) резко оттеняло ужас смерти; поэтому тема бренности человеческого существования, непрочности человеческого счастья, славы, любви (с откровенным прославлением их) так занимает писателей европейского Возрождения. Тема эта находит, как мы видим, отражение и в «Сербской Александрии».
Но не одна тема ранней смерти героя формирует ее сюжет. Роман насыщен приключениями. Фантастика дальних земель, посещаемых Александром, занимает здесь еще большее место, чем в хронографической «Александрии». Старательно изображает автор эмоциональную жизнь своих героев: они плачут, «скрежещут зубами» от ярости, обращаются к друзьям и любимым с нежными эпитетами и сравнениями. Это уже знакомый нам экспрессивно-эмоциональный стиль, тем более понятный в «Александрии», пришедшей на Русь со славянского юга, из Сербии, где это стилистическое направление проявило себя особенно ярко.
Повести о Троянской войне. Значительным литературным явлением XV в. было появление цикла повестей о Троянской войне. Тема эта не была совершенно новой для древнерусской литературы — ей была посвящена пятая книга «Хроники» Иоанна Малалы, известная еще в Киевской Руси. Но книга эта, видимо, не получила широкого распространения — она известна нам в двух списках, восходящих к общему источнику, не дошедшему до нас своду XIII в.
Легенды о Троянской войне пользовались большой популярностью в средневековых европейских литературах: романы и поэмы на этот сюжет создавались (а с начала XV в. и печатались) в Италии, Германии, Франции, Чехии, Польше. В основу этих произведений были положены не «Илиада» и «Одиссея» Гомера, а романы мнимых участников войны: грека Дарета и критянина Диктиса, получившие распространение уже в IV в. н. э. За версиями Диктиса и Дарета следовали и византийские хронисты (например, Иоанн Малала), и французский поэт Бенуа де Сент-Мор (XII в.), и автор латинского прозаического романа о Трое сицилиец Гвидо де Колумна. Роман Гвидо «История разрушения Трои», написанный в 70-х гг. XIII в., дошел до нас более чем в 90 списках; в XV в., на заре европейского книгопечатания, он был неоднократно издан (например, в Страсбурге и Болонье). Одно из таких печатных изданий попало на Русь, и на рубеже XV-XVI вв. был сделан полный перевод романа о Трое. Позднее возникают переработки этого перевода, создатели которых, сокращая громоздкий и чрезмерно многословный роман Гвидо, тем не менее сохраняли все его основные сюжетные линии и коллизии. Еще ранее русские книжники познакомились с двумя другими произведениями на ту же тему: подробный рассказ о Троянской войне содержали византийская «Хроника» Константина Манассии, которая в болгарском переводе XIV в. стала известна на Руси, видимо, в конце XV в., и болгарский перевод латинской повести о Трое (ее обычно называют «Притча о кралех»), пришедший на Русь вместе с переводом «Хроники» Манассии со славянского юга.
95
См. об этом: Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. М., 1970, гл. 4; Дмитриев Л. А. Нерешенные вопросы происхождения и истории экспрессивно-эмоционального стиля XV в. — ТОДРЛ. М.-Л., 1964, т. XX.