Савву ждут еще многие приключения. Он становится солдатом, с помощью беса совершает подвиги (в исторически достоверной войне за Смоленск в 1632 г.): где шли «Савва з братом своим... тамо поляки от них невозвратно бежаху, тыл показующе, бесчисленно бо много поляков побивающе, сами же ни от кого вредими бяху».
Но расплата за служение дьяволу неизбежна. Живя в Москве, в доме некоего сотника, Савва тяжело заболевает. Жена сотника убеждает Савву исповедаться. Но едва священник и Савва остаются наедине, как в комнате появляется толпа бесов, и среди них «мнимый его брат», теперь уже в своем истинном — «зверовидном» облике. Он «ярится» на Савву и, скрежеща зубами, показывает ему «богоотметное писание». После исповеди Савве становится еще хуже: бес мучает его, «ово о стену бия, ово о помост одра его пометая, ово храплением и пеною давляше...»
Сотник сообщает о болезни Саввы самому царю, и тот приказывает стоять у постели его своим караульщикам, чтобы больной, «от онаго бесовскаго мучения обезумев», не покончил с собой. Но во сне Савве является богородица и обещает спасти его, если Савва согласится постричься в монахи. По просьбе больного его приносят к стене собора Казанской богоматери. С неба раздается глас, «яко бы гром велий возгреме: «Савво востани! Что бо медлиши?» Из-под церковного свода падает «заглаженное» (без текста) «богоотметное писание». Савва, вскочив, словно «никогда же болев», бежит в церковь и молится перед иконой богородицы.
Раздав все свое имущество нищим, он постригается в Чудовом монастыре, где прожил еще «лета довольна» «в посте и молитвах».
Основа сюжета (его фабула) традиционная. В качестве аналогии приводят фрагмент из греческого «Жития Василия Великого». Там повествуется, как, полюбив дочь господина, отрок-слуга продает свою душу дьяволу, за что бесы разжигают в девушке ответную страсть. Молодые люди женятся. Но жена замечает, что супруг ее не ходит в церковь, не причащается, и, расспросив его, узнает о «сделке» с дьяволом. Женщина обращается за заступничеством к святому Василию, и тот, не без борьбы, вырывает отступника из рук бесов: данное им «рукописание» возвращается ему же в руки.
В «Повести о Савве Грудцыне» — модификация этого сюжета. При этом сюжет оказался дополненным множеством лишних для первоначальной сюжетной концепции, но чрезвычайно интересных для читателя моментов; в этой сюжетной занимательности, в обилии подробностей, иногда совершенно бытовых, а иногда нарочито фантастических, обнаруживаются черты новых литературных вкусов.
Но в повести еще ощущаются черты старины: у героев нет характеров, их речь (за исключением речи беса) лишена индивидуальности, язык повести изобилует традиционными книжными оборотами, как например: «Савва же, егда услыша от Бажена таковыя глаголы, неизреченною радостию возрадовался и скоро потече в дом Бажена Второго» или: «узрев Савва некоею престарела нища мужа стояща, рубищами гнусными зело одеянна и зряща на Савву прилежно и велми плачюща. Савва же отлучися мало от беса и притече ко старцу оному, хотя уведати вины плача его» и т. д.
При этом не следует думать, что таков был стиль всех памятников официальной литературы: вспомним изящное описание сокола, чистящего свои перья; это лишь свидетельство сосуществования разных традиций и тенденций, разных стилевых манер в литературе XVII в.
Но наиболее явно новые литературные веяния проявились в демократической литературе, создававшейся и читавшейся в городском посаде и в деревне, в среде мелких купцов, ремесленников, низшего духовенства и приказных, в крестьянской среде. Каковы же основные художественные завоевания этой демократической литературы?
Прежде всего — решительный отказ от историзма, самого основного и определяющего принципа древнерусской литературы. В демократической литературе появляется новый герой. Это не историческое лицо, а «бытовая личность», человек, никому не известный, судьба которого интересна лишь в чисто бытовом плане. Демократическая литература решительно освободилась от религиозной опеки: религиозные сюжетные мотивы, даже в том урезанном и деформированном виде, в каком они встречаются в «Повести о Савве Грудцыне» или в «Повести о Тверском Отроче монастыре», в ней совершенно отсутствуют, а в произведениях демократической сатиры, таких, например, как «Калязинская челобитная» или «Повесть о бражнике», религиозное ханжество, церковный или монастырский быт даже оказываются объектом беспощадного осмеяния.