В изучении дискурса теория литературы следует за языкознанием. В лингвистике discours означает «речь». В этом значении этот термин широко использовал Ф. де Соссюр. Еще в 1908–1909 гг. Ф. де Соссюр поставил вопрос о «двух лингвистиках» 2. При этом он не отрицал «взаимозависимости» между языком и речью [311]. Однако вторую лингвистику Ф. де Соссюр не считал объектом серьезного изучения. По мнению женевского ученого, речь нельзя обследовать досконально, поскольку она «беспрерывно обновляется» в результате «деятельности социальных сил» [312]. Второй лингвистике предстояло, однако, большое будущее в XX веке.
В дальнейшем критика дихотомии Ф. де Соссюра (язык – речь) оказалась продуктивной для становления теории дискурса. В 20-х годах XX века ученые из круга М.М. Бахтина выступили против «абстрактного объективизма», характерного для женевской школы. Так, В.Н. Волошинов в книге «Марксизм и философия языка», содержащей ключевые идеи М.М. Бахтина о диалоге и диалогизме, подчеркивал, что Ф. де Соссюр не рассматривал «высказывание» как серьезный объект изучения [313]. М.М. Бахтин, напротив, видел в языке «процесс», не статичную, а динамическую, открытую систему. Его интересовала «установка говорящего», слушающего и понимающего, с позиций которых языковая форма представляет собой «изменчивый и гибкий знак» [314]. С этой точки зрения языковой дискурс можно назвать становящимся, открытым языковым процессом, содержащим «изменчивые и гибкие знаки» говорящих и слушающих. Позднее М.М. Бахтин использовал термин «речевое общение». «Речевое общение» противопоставлено «языку» как статичной системе [315]. Дискурс с этой точки зрения – процесс речевого общения, понятый как динамическая система. Единицей дискурса является не предложение, а высказывание.
В понимании М.М. Бахтина, высказывание – «речевое целое». Высказывание как единица дискурса «входит в мир совершенно иных отношений…». Такие отношения М.М. Бахтин определяет как «диалогические», т. е. требующие экстра-лингвистического, экстратекстового «ответного понимания» и включающие в себя оценку. Высказывание, по М.М. Бахтину, имеет «…не значение, а смысл…» [316]. В рамках системно-синергетического подхода можно утверждать, что дискурс состоит из высказываний, содержащих концепт.
В литературе носителями прирастающего или теряемого смысла могут выступать любые знаки. Даже самый малый диакритический знак может существенно изменять смысл целого, выступая как концепт. Так, например, в финале «Золотого горшка» (1814; 1819) Э.Т.А. Гофмана повествователь задает вопрос: «Ist denn überhaupt des Anselmus Seligkeit etwas anderes als das Leben in der Poesie, der sich der heilige Einklang aller Wesen als tiefstes Geheimnis der Natur offenbaret?» Знак вопроса здесь сигнализирует об иронии, налагающей, как известно, впечатление двойственности на всю «сказку из новых времен». Однако переводивший этот фрагмент А.В. Федоров заменил знак вопроса на знак восклицания: «Да разве и блаженство Ансельма не есть не что иное, как жизнь в поэзии, которой священная гармония всего сущего открывается как глубочайшая из тайн природы!» [317]. Замена всего лишь одного знака в переводе, по виду случайная, но внутренне закономерная, меняет смысл финала на противоположный. Если Э.Т.А. Гофман подвергает сомнению романтическое представление о всевластии «поэзии», то в русском переводе концовка звучит утвердительно и однозначно. Снимается авторская ирония. Переводчик воссоздает более ранний слой художественного мировоззрения немецких романтиков, с которым как раз и полемизирует Э.Т.А. Гофман в «Золотом горшке». Заменив знак вопроса на знак восклицания, переводчик «сломал» интонационный строй финала. Одновременно у читателей возникло иное представление об окружающей сказку Гофмана внетекстовой среде. А.В. Федоров создает образ затекстовой реальности, тяготеющей к утверждению, пафосу и отторгающей иронию. Он сообщает читателям иное смысловое содержание, иной концепт. Входя в советский дискурс, «Золотой горшок» Э.Т.А. Гофмана «советизируется».
Очевидно, что интонация изменяет смысл высказывания, хотя словарные значения слов формально остаются неизменными. Высказывание в дискурсе перестраивается синергетически, включаясь в «совместное смысловое действие, «совместную работу» произведения. Высказывание внутренне перестраивается по отношению к чужим высказываниям, к предмету, к самому говорящему и к слушающему. Высказывание входит в широкий контекст. Текст входит в дискурс и становится потенциально способным трансформироваться в произведение.
Эмиль Бенвенист(Вепveniste, 1902–1976) – выдающийся французский лингвист, специалист по общему и европейскому языкознанию, семиотике, автор «Словаря индоевропейских социальных терминов», в котором рассматриваются ключевые концепты культуры, создатель оригинальной теории дискурса. Э. Бенвенист отмечает, что знаку «присуща подлинная символика», с помощью которой объективные данные транспонируются в формализованные элементы, «состоящие из переменных элементов и постоянного «значения». По мнению Э. Бенвениста, характерное свойство языка состоит в том, «чтобы обеспечить субститут опыта, который без конца можно передавать во времени и пространстве…».
Литература:
Бенвенист Эмиль.Общая лингвистика / Ред., вст. ст. и коммент. Ю.С. Степанова. – М., 1974.
Бенвенист Эмиль.Словарь индоевропейских социальных терминов / Общ. ред. и вст. ст. акад. Ю.С. Степанова. – М., 1995.
В лингвистике есть несколько ведущих концепций дискурса. Все их объединяет признак «процессуальности», отнесенный к семиотическим процессам [318].
Глубокой концепцией дискурса представляется теория французского лингвиста Э. Бенвениста, разработанная в 40—50-е годы прошлого столетия. С его точки зрения, «дискурс» – это «язык в действии», «акт речи», соединяющий язык и присваивающего его человека. Он подчеркивал, что «высказывание» есть «…приведение языка в действие посредством индивидуального акта его использования» [319]. Присутствие «субъекта» выражается в словах «я», «сейчас», «здесь», «обещаю», «клянусь» [320]. Эти «показатели дейксиса» «прицепляют» высказывание ко времени, к месту, к обстоятельствам акта высказывания.
Для дискурсивных изысканий важен контекст: «кто это сказал», «кому», как, о чем, с какой целью. Слово (в самом общем смысле) в равной степени определяется как тем «чье оно», так и тем, для кого оно» [321]. В системе «литература» таким контекстом могут быть названы литературная и языковая традиции, а также экстралитературная реальность – социальные, бытовые, временные условия функционирования текста.
Из многочисленных современных определений наиболее удачным видится определение Н.Д. Арутюновой: дискурс– это речь, погруженная в жизнь, «связный текст в совокупности с экстралингвистическими – прагматическими, социокультурными, психологическими и др. факторами» [322]. По аналогии дискурс в литературе – художественный текст, погруженный в жизнь и способный трансформироваться в «произведение»:
Именно традиция и реальность, окружающая среда художественного текста, постоянно перестраивают его смысловую структуру. Текст становится открытым, нелинейным, дискурсивным. Особенно явно такое превращение текста в дискурс и переход его в статус произведения заметны в переводе. Рассмотрим в качестве примера переводы зачина пушкинской «Сказки о царе Салтане». Немецкий перевод сказки Пушкина интересен и с другой точки зрения. Здесь исходный текст перестраивается в дискурс. Возникает новое произведение, несущее в себе возможные реакции немецких читателей. Переводчик на немецкий язык К. Воровски прибегает к бессознательной замене мотивировок. Сравним оригинал с переводом:
313
315
317
318
320
321
322
С. 136–137.