Так и прожили они вдали от людей двадцать лет. Жизнь в лесу не могла не отразиться на их характерах, мировосприятии и психическом складе. Особенно на судьбе Марьи. Дни и ночи, недели и месяцы, годы и десятилетия стали для Марьи сплошным потоком времени, на фоне которого уже ничего и не волнует ее. Она пребывает как бы в ином мире, в ином духовном измерении, отчего людей, их дела, заботы и радости воспринимает равнодушно и безучастно — они чужды ей. Совсем иное влечет Марью. Ей хорошо теперь, когда она говорит с коровой, с поросенком, с курами, с собакой, у которой нет имени, или с печью, когда в ней горят, потрескивают дрова, когда закипит кастрюля или чайник и просят отодвинуть скорее от сухих и жарких дров. Нельзя без волнения и печали читать о том, как она вместе с Иваном выбирается из заимки, чтобы наконец зарегистрировать свой брак в загсе: «Она старалась идти: впервые за много лет она шла без ведра или корзины, без косы, без граблей и вил, без веревки, чтобы принести сена, не катила пустую или груженую тележку или санки… Ничего не надо было делать! Она шла, стараясь подражать Ивану, — идти и не замечать за собой, что идет, но у нее ничего не выходило».
Что же Иван? Чем чаще сталкивается он с разными людьми, чем пристальнее всматривается в окружающий его мир, тем крепче задумывается над смыслом бытия, над жизнью современника. И тогда к нему, честному труженику, приходят вопросы, которые терзают его душу, лишают сна и покоя: нужны ли они с Марьей кому-нибудь или, может быть, им никто не нужен? Можно ли сделать людей искреннее, сердечнее, добрее? А если можно, то как? Тут есть над чем задуматься: с одной стороны, социализм несет людям свободу, равенство и справедливость, а с другой — жизнь властных структур начинает управляться погоней за материальным обогащением, личное затмило общее… Иван Федосов хочет сам и непременно теперь решить эти сложные вопросы и предлагает свой способ восстановления справедливости в обществе. Корыстолюбие, праздность, равнодушие он отвергает как зло и, таким образом, утверждает необходимость построения отношений между людьми на новых началах. Их-то Иван и демонстрирует перед изумленными руководителями района. Он предлагает колхозу (а не частному лицу, проблема выходит далеко за рамки конкретного случая!) все, что по крохам собрал за свою трудовую жизнь — все без остатка. Конечно, Иван понимает, что его десять тысяч — это малая толика в бюджете богатого колхоза, всего лишь капля в общем материальном достатке, но не в этом дело. Для Федосова важно совершить абсолютно бескорыстный поступок, который, по его убеждению, станет общим потрясением, своего рода нравственным уроком для тех, кто во главу угла поставил личную корысть, предпочел материальный комфорт духовному началу. Такое решение пришло к Ивану не вдруг, оно явилось результатом всей его жизни, итогом напряженной внутренней работы. Разумеется, рост сознания длинный и трудный процесс, его не решить одним заходом. Но то, что Иван пришел к осознанию этой жизненно важной проблемы своим путем, отчетливо увидев в ней острое социально-нравственное содержание, свидетельствует о духовной зрелости простого крестьянина.
Председатель колхоза Сухарев иного мнения. «Ты думаешь, Иван Захарович, колхоз нуждается в твоих десяти тысячах? За деньги должны думать о тебе лучше?» — «А почему бы нет? Это свои кровные, а не какие-нибудь… Это деньги не мои, а ваши… Они только у меня находились, — пояснил Иван. — Да и то не у меня, а в сберегательной кассе». — «Когда ты это придумал, Иван Захарович?» — спросил Георгий Алексеевич. «Я над этим думал всегда. Но также будет правда, что я это придумал недавно». Председатель смотрел не на Ивана, а куда-то дальше, и на миг Ивану показалось, что он здесь лишний… Праздник, о котором мечтал Иван, не получился!» Действительно, праздник не получился, идея Ивана лопнула, как мыльный пузырь, — его поступок восприняли как странный, а Ивана сочли некоторые за… сумасшедшего. Мы снова видим его на заимке с Марьей, он в некотором замешательстве, но не потерял самообладания и веры в людей, да и последнее слово за ним, человеком из народа.