Чтобы понять природу социалистической цивилизации, необходимо глубоко разобраться в феномене Шолохова, который бросил яркий луч света на всю мировую культуру XX столетия. Теперь с полным правом можно утверждать, что по остроте и глубине социального анализа, по богатству художественных образов он далеко превосходит все, что создано в наш век. Никто из его современников не обладал такой силой творческой мысли, такой страстностью темперамента и непоколебимой верой в созидательную природу человека, как он. Под его пером оживают гордые и вольнолюбивые люди, поставленные в экстремальные обстоятельства — за или против. Но судьба шолоховских героев — это и его, художника, судьба. Потому-то всякое явление окружающей действительности, каждое историческое событие он измерял «народным аршином», ибо вмещал в своем сердце радость и скорбь, боль, гнев, надежды поколений и, как мы знаем, жизнь целого народа.
Духовное величие Шолохова слишком загадочно для XX века. Бесстрашие его художественного анализа не только смущало и продолжает смущать литературных и политических пигмеев, всяких «обустроителей России», но приводит их в нервную дрожь. И есть от чего. Он рано постиг диалектическую закономерность классовой борьбы (между богатыми и бедными) и показал ее логику на судьбах своих бессмертных образов. Более того, он первый раскрыл в своих произведениях природу русского патриотизма, который всегда был окрашен социальным, а не только национальным чувством. Подобное ни трубадуры общечеловеческих ценностей, ни биологические космополиты не прощают.
Отсюда — резкие колебания в оценке Шолохова, обусловленные социальной напряженностью и глубокими переломами в общественном и художественном сознании, равно как жгучая зависть иных литераторов.
Вспомним: 20-30-е годы — время ожесточенной борьбы с троцкизмом, внутриполитические распри. И в эти же годы сфабриковано «дело Шолохова» о плагиате, более того — назревает смертельная угроза его жизни. Далее. 50-60-е годы — так называемая «хрущевская оттепель», породившая в обществе неуверенность, цинизм и отчуждение. Из нор и щелей, как тараканы, выползают уценители духовных ценностей России, троцкистского и диссидентского толка, а в эпицентре их нападок — автор «Тихого Дона».
Наконец, восьмидесятые-девяностые — паралич общественного сознания, развал СССР. Одновременно с обострением всеобщего кризиса и позора струсившей интеллигенции в обществе усиливается растерянность и пессимистические настроения. А на Шолохова вновь обрушивается мутный поток клеветы, лжи и оскорблений.
Таков удел литератора на святой Руси, о чем свидетельствует и горькое признание Пушкина. «К доброжелательству досель я не привык». Впрочем, у гениального человека мало друзей, зато тьма недоброжелателей и врагов.
Между тем к этому времени перед литературой во весь рост встали вопросы, один сложнее другого: что есть истина в этом быстро меняющемся мире? Какие идеалы у современника, у нынешнего общества? На чем может остановиться взгляд писателя с любовью, верой и надеждой? Ответить на эти вопросы писатели 70-90-х годов уже не могли.
В этот период в среде творческой интеллигенции усиливается пассивность, внутренний разлад и безверие, сопровождаемые резким ослаблением интереса к окружающей действительности. Вместе с тем утрачивается высокий критерий ценности художественного произведения, что способствует отходу от серьезного социального анализа и сужению взгляда на окружающий мир. Мысль становится суетной и трусливой, а слово — гнило. Не удивительно, что этот период не отмечен крупными художественными явлениями. Литература двигалась как бы по замкнутому кругу, варьируя избитые темы, характеры и сюжеты.
Если сравнивать литературу 70-90-х с литературой первых послеоктябрьских десятилетий, находящуюся в сложнейших социально-политических и цензурных условиях, — то общий итог будет не в пользу первой. Тогда сквозь толщу запретов, идеологического давления и репрессий пробивались крупные таланты, сохранившие и развившие высокие традиции классики и составившие достояние русской изящной словесности XX века. Что дали 70-90-е? Даже то, что обрела литература в двадцатые-шестидесятые, они растеряли.