Повесть-сказка Шукшина «До третьих петухов» как бы выламывалась из этого порочного круга, вносила свежую струю в литературу. В центре шукшинского смехового мира образ чудика-дурачка, странного человека, нередко попадающего в комическую ситуацию. «Есть на Руси еще один, — писал Шукшин, — в котором время, правда времени, вопиет так же неистово, как в гении, так же нетерпеливо, как в талантливом, так же неистово и неистребимо, как в мыслящем и умном. Человек этот — дурачок. Это давно заметили (юродивые, кликуши, странники не от мира сего — много их было в русской литературе, в преданиях народных, в сказках)». И, обостряя проблему, он продолжал: «Герой нашего времени — это всегда «дурачок», в котором наиболее выразительным образом живет его время, правда этого времени».
Шукшин опирался на традиции русской литературы, в которой юмор и сатира играли огромную роль в деле пробуждения самосознания русских. Именно смеху, начиная с сатир Кантемира, комедий Капниста («Ябеда»), Фонвизина («Недоросль»), а затем Грибоедова («Горе от ума»), Гоголя («Ревизор», «Мертвые души») и беспощадного сатирического пафоса творений Сухово-Кобылина («Свадьба Кречинского») и Салтыкова-Щедрина, — русская литература обязана своими крупными успехами в борьбе за демократизацию общественной жизни. Их смех звучал как приговор злу. История смеха — это история борьбы за правду, борьбы за человеческое достоинство. В кромешной тьме бесправия смеются только безумцы. «Бывает время, — писал великий Гоголь, — когда нельзя устремить общество или даже все поколение к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости, бывает время, что даже вовсе не следует говорить о высоком и прекрасном, не показавши тут же ясно, как день, путей и дорог к нему для всякого». Так комический жанр был включен в сферу идеологии и острой социальной критики.
После Шолохова мы перестали смеяться. И только по недосмотру власть предержащих в сочинениях отдельных русских писателей еще звучал приглушенный смех.
Дурак-чудик Шукшина, как и традиционный дурак русских сказок, полон решимости постоять за правду. Но если сказочный Иван-дурак, как правило, берет верх над злом и несправедливостью и выходит победителем в самых тяжелых ситуациях, то шукшинскому дураку уготована не столь завидная участь и далеко не всегда дело, ради которого он подвергается унизительным притеснениям, торжествует. Силы зла слишком велики, чтобы без боя восторжествовали добро и справедливость.
И все-таки именно в таком герое видит Шукшин источник торжества справедливости. Не кто иной, а Иван-дурак колеблет устои царства-государства Змея Горыныча, именно Иван приходит к мысли о необходимости серьезного пересмотра и изменения создавшейся ситуации: «Вечно кого-то боимся, кого-то — опасаемся. Каждая гнида будет из себя… великую тварь строить, а тут обмирай со страха. Не хочу! Хватит! Надоело… " И тогда на помощь писателю приходит горький смех, который в повести-сказке «До третьих петухов» (с многозначительным подзаголовком «Сказка про Ивана-дурака, как он ходил за тридевять земель набираться ума-разума») становится его самовыражением, позицией.
Новый тип либерального интеллигента труден для воплощения в искусстве, поскольку изменчив, непоследователен, текущ и многолик, равно как опасен в силу своей индифферентности и инородности. Одна из его разновидностей, пожалуй, наиболее агрессивная и зловещая, выведена в образах шукшинских чертей. Пока Иван добывал справку, что он умный, твердыню русских монастырь — уже осаждала ватага чертей, во главе которых — «Некто изящный, среднего роста, в очках…». Каждый из них выполнял определенное поручение и делал это хорошо. «Кто из чертей, засунув руки в карманы узеньких брюк, легонько бил копытами ленивую чечетку, кто листал журналы с картинками, кто тасовал карты… Один жонглировал черепами. А четверо — три музыканта с гитарами и девица — стояли прямо перед стражником: девица красиво пела «Очи черные». Лихо исполняли черти «под народ» — «Камаринскую» и «По диким степям Забайкалья». Хорошо они пели и плясали, так хорошо, что русские Иваны-дураки, расчувствовавшись, прозевали момент, когда их облапошили. Захватив монастырь, черти стали хозяевами положения: теперь монахи вынуждены иконы рисовать с них, чертей, а Иванов они собираются учить уму-разуму. «Какие же вы все же… грубые, — сказал изящный черт из-за частокола. — Невоспитанные. Воспитывать да воспитывать вас… Дикари. Пошехонь. Ничего, мы за вас теперь возьмемся».