Островский окончил Первую московскую гимназию и в 1840 году, по желанию отца, поступил на юридический факультет Московского университета. Но учеба в университете не пришлась ему по душе, возник конфликт с одним из профессоров, и в конце второго курса Островский уволился "по домашним обстоятельствам".
В 1843 году отец определил его на службу в Московский совестный суд. Для будущего драматурга это был неожиданный подарок судьбы. В суде рассматривались жалобы отцов на непутевых сыновей, имущественные и другие домашние споры. Судья глубоко вникал в дело, внимательно выслушивал спорящие стороны, а писец Островский вел записи дел. Истцы и ответчики в ходе следствия выговаривали такое, что обычно прячется и скрывается от посторонних глаз. Это была настоящая школа познания драматических сторон купеческой жизни. В 1845 году Островский перешел в Московский коммерческий суд канцелярским чиновником стола "для дел словесной расправы". Здесь он сталкивался (*46) с промышлявшими торговлей крестьянами, городскими мещанами, купцами, мелким дворянством. Судили "по совести" братьев и сестер, спорящих о наследстве, несостоятельных должников. Перед ним раскрывался целый мир драматических конфликтов, звучало все разноголосое богатство живого великорусского языка. Приходилось угадывать характер человека по его речевому складу, по особенностям интонации. Воспитывался и оттачивался талант будущего "реалиста-слуховика", как называл себя Островский-драматург, мастер речевой характеристики персонажей в своих пьесах.
Начало творческого пути. "Свои люди - сочтемся!". Еще с гимназических лет Островский становится завзятым московским театралом. Он посещает Петровский (ныне Большой) и Малый театры, восхищается игрой Щепкина и Мочалова, читает статьи В. Г. Белинского о литературе и театре. В конце 40-х годов Островский пробует свои силы на писательском, драматургическом поприще и публикует в "Московском городском листке" за 1847 год "Сцены из комедии "Несостоятельный должник", "Картину семейного счастья" и очерк "Записки замоскворецкого жителя". Литературную известность Островскому приносит комедия "Банкрот", над которой он работает в 1846-1849 годах и публикует в 1850 году в журнале "Москвитянин" под измененным заглавием - "Свои люди сочтемся!".
Пьеса имела шумный успех в литературных кругах Москвы и Петербурга. Писатель В. Ф. Одоевский сказал: "Я считаю, на Руси три трагедии: "Недоросль", "Горе от ума", "Ревизор". На "Банкроте" я ставлю номер четвертый". Пьесу Островского ставили в ряд гоголевских произведений и называли купеческими "Мертвыми душами". Влияние гоголевской традиции в "Своих людях..." действительно велико. Молодой драматург избирает сюжет, в основе которого лежит довольно распространенный случай мошенничества в купеческой среде. Самсон Силыч Большов занимает большой капитал у своих собратьев-купцов и, поскольку возвращать долги ему не хочется, объявляет себя обанкротившимся человеком, несостоятельным должником. Свое состояние он переводит на имя приказчика Лазаря Подхалюзина, а для крепости мошеннической сделки отдает за него замуж свою дочь Липочку. Большова сажают в долговую тюрьму, но он не унывает, поскольку верит, что Лазарь внесет для его освобождения небольшую сумму от полученного капитала. Однако он ошибается: "свой человек" Лазарь и родная дочь Липочка не дают отцу ни копейки.
Подобно гоголевскому "Ревизору", в комедии Островско-(*47)го изображается пошлая и достойная осмеяния купеческая среда. Вот Липочка, мечтающая о женихе "из благородных": "Ничего и потолще, был бы собою не мал. Конечно, лучше уж рослого, чем какого-нибудь мухортика. И пуще всего, Устинья Наумовна, чтоб не курносого, беспременно чтобы был бы брюнет; ну, понятное дело, чтоб и одет был по-журнальному..." Вот ключница Фоминична со своим взглядом на достоинства женихов: "Да что их разбирать-то! Ну, известное дело, чтоб были люди свежие, не плешивые, чтоб не пахло ничем, а там какого ни возьми, все человек". Вот пошлый самодур-отец, назначающий дочери своего жениха, Лазаря: "Важное дело! Не плясать же мне по ее дудочке на старости лет. За кого велю, за того и пойдет. Мое детище: хочу с кашей ем, хочу масло пахтаю..." "Даром что ли я ее кормил!"
Вообще на первых порах ни один из героев комедии Островского не вызывает никакого сочувствия. Кажется, что, подобно "Ревизору" Гоголя, единственным положительным героем "Своих людей..." является смех. Однако по мере движения комедии к развязке в ней появляются новые, негоголевские интонации. Решаясь на мошенническую махинацию, Большов искренне верит, что со стороны Лазаря Подхалюзина и дочери Липочки не может быть никакого подвоха, что "свои люди сочтутся". Тут-то жизнь и готовит ему злой урок.
В пьесе Островского сталкиваются два купеческих поколения: "отцы" в лице Большова и "дети" в лице Липочки и Лазаря. Различие между ними сказывается даже в "говорящих" именах и фамилиях. Большов - от крестьянского "большак", глава семьи, и это очень знаменательно. Большов - купец первого поколения, мужик в недалеком прошлом. Сваха Устинья Наумовна так говорит о семействе Большовых: "А они-то разве благородные? То-то и беда, яхонтовый! Нынче заведение такое пошло, что всякая тебе лапотница в дворянство норовит. Вот хоть бы и Алимпияда-то Самсоновна... происхождения-то небось хуже нашего. Отец-то, Самсон Силыч, голицами торговал на Балчуге; добрые люди Самсошкою звали, подзатыльниками кормили. Да и матушка-то Аграфена Кондратьевна чуть-чуть не паневница - из Преображенского взята. А нажили капитал да в купцы вылезли, так и дочка в прынцессы норовит. А все это денежки".
Разбогатев, Большов порастратил народный нравственный "капитал", доставшийся ему по наследству. Став купцом, он готов на любую подлость и мошенничество по (*48) отношению к чужим людям. Он усвоил торгашеско-купеческое "не обманешь - не продашь". Но кое-что из прежних нравственных устоев в нем еще теплится. Большов еще верит в искренность семейных отношений: свои люди сочтутся, друг друга не подведут.
Но то, что живо в купцах старшего поколения, совершенно не властно над детьми. На смену самодурам большовым идут самодуры подхалюзины. Для них уже ничто не свято, они с легким сердцем растопчут последнее прибежище нравственности - крепость семейных уз. И Большов - мошенник, и Подхалюзин мошенник, но выходит у Островского, что мошенник мошеннику рознь. В Большове еще есть наивная, простодушная вера в "своих людей", в Подхалюзине осталась лишь изворотливость и гибкость прощелыги-дельца. Большов наивнее, но крупнее. Подхалюзин умнее, но мельче, эгоистичнее.