- Удаётся вам сейчас писать?
- Последнее время писала стихи после большого перерыва. Я всегда гордилась, что не "датская" поэтесса, то есть к датам не пишу. А тут у меня шёл по телевидению цикл из 23 фильмов "Москва Первопрестольная", и по заказу я писала стихи специально для цикла. Стихи чётко выражают то, чего не скажешь прозой.
- Как вы начинали свой путь в литературе?
- Когда-то замечательный поэт Виктор Боков встретил меня в переходе метро с кольцевой "Белорусской" на радиальную. Я-то знала, что это Боков, а он меня не знал. Подошёл и сказал: "Ты пишешь стихи!" Мы сели и стали разговаривать. Я прочитала два стихотворения, он предложил: "Приходи сегодня в ЦДКЖ, будет поэтический вечер, дам тебе слово". Там сидели человек сорок. Читали по одному стихотворению. После того, как все выступили, Виктор Фёдорович сказал: "Никого их не будет, она будет". Указал на меня. Это ужасное чувство, когда тебя, пусть даже положительно, противопоставляют. Я сразу же убежала. И больше никого из них не встречала.
- А цензура вам не мешала?
- Я конформистка, с советской цензурой не боролась. Однажды увидела, кто она такая: в издательстве, в комнате сидели три молодых женщины и вязали. Они на службе. Повязали - повычёркивали строки. Я с этим бороться не могла. Просто заменяла одни стихи другими, точно такими же. И ни разу, после замены, к новым стихам уже не придирались. А мужчины боролись, страдали, шли напролом, уезжали из страны. Мне было интересно писать стихи, а не публиковаться.
Стихи - это молодость. Пушкин прав: "Лета к суровой прозе клонят". Но у женщины есть прерогатива всегда находиться в кокетливом непризнании возраста. Даже Анна Ахматова, безжалостная к себе, случалось, соскальзывала в стихах последних лет жизни к молодому мироощущению. И это было трогательно-прекрасно, как всегда бывает у гениальных людей.
- Над книгами сейчас работаете?
- Закончила книгу "Весть Василисы. Тайна, открытая всем". О том, что такое Земля, кто мы и что нас ждёт. Для меня Земля - один из девяти Зародышей в матке Мироздания Вселенной. Треть поверхности Земли - суша, остальное - околоплодные воды, которые в миллиардах лет нарастают, окутывая Зародыша. "Весть" четыре года печаталась в журнале "Наука и религия". Теперь готовлю отдельное издание, объединяю части в целое.
Ещё составляю книгу "Душа Вологды" вместе с вологодским историком Сергеем Тихомировым. Меня с этим краем многое связывает. Всё началось песней "Вологодские кружева", в ней мои стихи. А потом была писательская - я бы всё-таки сказала - дружба: вологодцы Александр Яшин, Николай Рубцов, Сергей Орлов. Люблю жанр составительства. Когда составляю книгу, чувствую себя сильной, смелой, умелой. А если нет такого ощущения, лучше заняться чем-либо другим.
Беседу вела Надежда ГОРЛОВА
Контракт рисовальщика
ЖУРНАЛЬНЫЙ ВАРИАНТ
Алексей КОРОВАШКО, НИЖНИЙ НОВГОРОД
В фильме Вуди Аллена "Пули над Бродвеем" соавтором начинающего драматурга Дэвида Шейна неожиданно становится молодой гангстер по кличке Чич. Именно он шаг за шагом превращает бескровную пьесу далёкого от жизни интеллектуала в полноценное сценическое действие: сказывается и то, что Чич обладает природным талантом, и то, что он в отличие от Дэвида находится с реальностью "на дружеской ноге".
Примерно то же самое мы наблюдаем и в повести Валерия Попова "Нарисуем" ("Октябрь", 2009, N 3). Пружина повествования заводится в ней в тот момент, когда поступающий на сценарное отделение ВГИКа рассказчик (происходит всё где-то в условных 60-х) подкупает приёмную комиссию соблазнительным обещанием писать о рабочем классе. Союзником в разработке темы, которую "и преподаватели ненавидят, и даже начальство", несмотря на то что её же и заказывают, он выбирает ещё одного незадачливого абитуриента - Пеку Маркелова. Последний лишён каких бы то ни было писательских талантов, но обладает прекрасным знанием рабочей жизни, полученным в рудниках заполярного посёлка Пьяная Гора. Рудники эти, к слову сказать, урановые, что после "Степных богов" Андрея Геласимова выглядит уже как грубое потворство массовым вкусам.
Всё, что будет происходить с тандемом доморощенных сценаристов в дальнейшем, является, по сути дела, черновиком так и не дописанного производственного романа. Правда, назвать его стоит, скорее, "антипроизводственным", поскольку в изображении Валерия Попова любая деятельность оказывается либо аферой, либо профанацией. Задача художественной литературы - если следовать философии, изложенной в повести, - как раз и заключается в том, чтобы тоскливой и греховной фабуле монотонной повседневности придать приемлемое сюжетное оформление. В соответствии с подобной установкой писатель должен уметь в любых условиях "нарисовать" картинку, отвечающую требованиям и занимательности, и морали; причём даже тогда, когда жизнь подсовывает ему не привлекательный пейзаж, требующий простого заключения в "рамку", а полный хаос, "лишённый форм и линий".
Самоотверженные упражнения по "выколачиванию" литературы из пыльного ковра неуютной обыденности требуют исключительного напряжения сил, о чём Попов никогда не забывает напомнить читателю. Катехизис начинающего литератора, содержащийся в повести "Нарисуем", может быть издан в виде маленькой красной книжицы, вручаемой хунвейбинам изящной словесности в насильственно-приказном порядке. Из неё, например, следует, что "для писателя день без сюжета - потерянный день"; что "непрост путь от мира вымысла в реальность", что валяться в кювете после аварии - это "эффектное окончание в стиле "совок" но для ВГИКа годится"; что уважающий себя романист не должен "ни одному своему герою" давать отдыхать и т.д.
Что-то подобное мы уже читали. И не раз. Встречали в современной прозе и таких героев. Словно подражая им, alter ego Валерия Попова стремится фиксировать в своей памяти любые фразы и эпизоды, претендующие на художественность: "Пека выскочил - и тень его с улицы заняла весь потолок Записал. Деталь, конечно, небогатая, но по бедности сгодится"; "Тело улетело!" надо будет записать"; "По полированному мрамору баул мой легко скользил. Увидел книжный ларёк. Чем там, интересно, торгуют? Подошёл. Но не успел, к счастью, нагнуться - из окошечка вылетел равнодушный плевок - надеюсь, случайный - и на груди у меня, как орден, повис. Записал".
К сожалению, подобные "записки на манжетах" являются в повести Попова не узором, а канвой: довольно часто создаётся впечатление, что многие фрагменты "Нарисуем" существуют лишь для того, чтобы зарифмовать, например, "гонор", "гонорею" и "гонорар".
Так же обстоит дело и с многократными вкраплениями внутренней речи, призванными выражать спонтанную реакцию на только что состоявшееся событие внешнего плана. Реакция эта в большинстве случаев представляет собой подражание комическим "куплетам" Евгения Петросяна, асимптотическое приближение к юмористическим вершинам программы "Аншлаг". Вот как, допустим, выглядит первая беседа рассказчика с Пекой (сразу же после заключения обоюдовыгодного "контракта"): "Ну, - вздохнул я. - Надеюсь, с твоей помощью войдём в народ? - Мне в народ не надо входить! - прохрипел он. - Мне бы из него выйти! Стоп. - Он тормознул у туалета. - Отольём! Раскомандовался. Не у себя на руднике! Надеюсь, у нас не будет такого уж полного слияния струй? - Дуй, - разрешил я" (хорошо, правда, что к "струй" и "дуй" здесь не присоединилось ещё одно слово на "уй", весьма популярное в народе).