Впрочем, кое-что человек ухитрился-таки придержать. Не вступая с наукой в прямой конфликт, но, напротив, стараясь, подобно ласковому теляти, сосать всех маток разом: сдать ткань на гистологический анализ, потом поставить в церкви свечку, а для надёжности заглянуть ещё и к знахарке - кашу маслом не испортишь.
А тем несчастным, кто не способен следовать сразу всем отрицающим друг друга метафизическим системам, на помощь придёт софистика, как мы обычно называем не устраивающую нас чужую логику. Хотя и у самых умных, и у самых глупых логика есть служанка утешительной мечты. А потому ей под силу и обосновать совместимость религии даже с самой наинаучнейшей из наук, что бы по этому поводу ни думали десять или даже тысяча академиков.
В пользу науки говорит лишь сама наука - в пользу подсудимого свидетельствует лишь сам подсудимый. Правда, он ещё и предъявляет массу полезных (и такую же массу опасных) приспособлений, но чего стоит правота, подкреплённая взяткой? Если истинность измерять способностью делать людей счастливыми, религии могут предъявить суду дары неизмеримо более драгоценные - надежду на бессмертие, на посмертное воздаяние Да и чего стоит одна лишь уверенность, что ты живёшь правильно?..
В конце 80-х, когда интеллектуалов изумляла склонность "традиционного человека" цепляться за совершенно не касающиеся его собственной жизни иллюзии ("если Ленин не делился последней коркой с беспризорными детьми, я не знаю, зачем жить"), мне пришлось много заниматься как теоретической, так и практической суицидологией. И оказалось, что за брежневское идиллическое двадцатилетие число самоубийств в Советском Союзе удвоилось. Зато в первые годы горбачёвских надежд - вместе с падением безопасности и комфорта - оно упало почти на треть. И только с падением новой веры снова поползло вверх - тогда как войны, почти полностью отнимающие комфорт и безопасность, но дающие уверенность в оправданности страданий, обычно резко снижают число самоуничтожений.
Думаю, что ценность всякой метафизической системы, как теистической, так и атеистической, именно в том, чтобы освободить человека от груза сомнений: утратив монополию, она становится почти бесполезной. А потому, если человек хочет сохранить свою уверенность в неприкосновенности, ему лучше всего не обсуждать её с теми, кто эту веру не разделяет.
Иначе не избежать мучительных сомнений и тайной ненависти к тем, кто эти сомнения несёт, ибо важнейшая функция нашей психики - самооборона (и пламенно верующие обычно пребывают либо в повышенной изоляции, либо в повышенной конфликтности с социальной средой).
Я подозреваю, что наилучшая политика метафизического примирения - апартеид, раздельное проживание. И светский свой характер государство должно проявлять именно в том, чтобы по возможности расселять метафизические коммуналки - уменьшать количество сфер, где бы инаковерующие приходили в столкновение друг с другом. Давая по носу экстремистам всех лагерей, пытающимся нарушить сложившееся равновесие в свою пользу.
О, бурь заснувших не буди - под ними хаос шевелится!
В открытой борьбе, неизбежно порождающей озлобление, пострадают именно верующие - атеистам-то терять нечего, кроме своей безнадёжности. А вот религия, прибегающая к государственному принуждению, для подавляющего большинства, и без того верующего не слишком уверенно, утратит всё своё обаяние.
Предлагаю поискать в русской литературе доброе, поэтическое описание уроков Закона Божьего - а заодно задуматься: не был ли российский рационалистический нигилизм, а с ним и воинствующий атеизм реакцией на принуждение к вере? И нужен ли нам их рецидив?
Беспокоюсь я, повторяю, не о себе - моё дело пропащее: слова "мир создал творец" вызывают у меня лишь новые вопросы - "а кто создал творца?", "откуда уверенность, что он его создал для нашего блага?" - но я рад за тех, у кого подобные вопросы не отнимают отрадных мечтаний, - не надо осквернять их политической грызнёй.
И науке они в сегодняшнем своём нетребовательном виде нисколько не мешают: наука не отрицает творца как первопричину, она всего лишь исключает его как неиспользуемую гипотезу ради "экономии мышления".
Но не надо отнимать удовольствие у тех, у кого больше ничего нет. Сами-то учёные в большинстве своём находят в науке не только кусок хлеба, но и метафизическое утешение - она один из самых сильных наркотиков, она и дарит забвение ужасов жизни, и даёт чувство причастности чему-то великому и бессмертному, - но нельзя же думать только о себе! Аристократам духа не пристала логика плебса: у меня квартира уже есть, значит, жилищное строительство пора прекратить. Нельзя, проводя жизнь в опьянении, требовать трезвости от других.