Славникова следует именно в русле реалистической традиции: ситуации, обрисованные ею, несмотря на всю загадочность, вполне могли произойти на самом деле, реалии современного мира переданы достоверно и точно, характеры людей узнаваемы. Писательница обладает неплохой пластикой языка, стиль её живой и ясный, хотя подчас интересно задуманный конфликт разрешается несколько анемично ("Русская пуля", "Старик и смерч", "Восьмой шар"). От прозы ждёшь чего-то большего, выхода на высокий энергетический уровень, а она в финале несколько "подседает". Но в принципе русская реалистическая новелла не обязательно должна обладать парадоксальной, фантасмагорической концовкой.
Так что же, проза Ольги Славниковой - старый добрый или новый реализм? Сказать так тоже было бы преувеличением. Дело в том, что реалистический канон в противоположность позиции постмодернизма предполагает более тёплое, сочувственное отношение к описываемой жизни. Творческая методология Славниковой оказывается между двумя этими крайностями: мир она описывает довольно точно и выразительно, но особой любви и нежности к своим героям не проявляет, а относится где-то с холодком, а где-то с прозекторской брезгливостью.
Соотечественники изображаются как малоприятные люди в убогих обстоятельствах: "старики напоминали лицами комья земли, оплетённые корнями, молодые были тонкошеи и круглощёки, с глазами, как пуговицы" ("Вещество"); адвокат из рассказа "Статуя командора" "похож одновременно на яйцо и курицу: узкоплечий, с большими женскими бёдрами и яйцеобразной, совершенно лысой головой, на которой для обозначения глаз крепились очки".
Вещи тоже уродливы и омерзительны: "имелся погребок, где хранились, точно заспиртованные гады в музее огурцы и грузди", "лодка напоминала дохлого таракана" ("Старик и смерч"). Причём, живописуя "ужасти", Славникова не забывает намекнуть, что это черты именно нашего, отечественного бытия: "Русские северные смерчи отличались от североамериканских особенной, заточенной злостью" (там же). Ишь ты, даже торнадо в Америке ласковее наших!
Разумеется, писатель, особенно сатирик, имеет полное право изображать неприятные вещи, но когда они кочуют из рассказа в рассказ, то это уже тенденция. Создаётся впечатление, что, как крылатая героиня стихотворения Ю. Кузнецова "Двуединство", писательница против своей воли описывает окружающее, испытывая к нему неизбывную неприязнь. Прозаик остаётся в рамках реализма (хотя некоторые сюжеты вполне интертекстуальны - "Статуя командора", "Сёстры Черепановы" отчётливо отсылают нас к произведениям Пушкина и Лескова), но делает это, как сказал бы Чехов, с видом отвращения к собственному искусству.
Выход сборника рассказов ныне - явление отрадное. Наши издатели почему-то сочли этот жанр неходовым и выкинули из своих планов, как будто новеллистика Борхеса, Кортасара, Бьой Касареса, Гомбровича, Шукшина, Казакова, Довлатова не востребована читателем. Книга Ольги Славниковой отчасти восполняет этот пробел, а заодно даёт ответ на вопрос: насколько велико её моральное право
КОММЕНТАРИЙ "ЛГ"
Странная складывается ситуация… Прозаик пишет рассказы для глянцевого журнала - имеет на это полное право. Затем из этих рассказов составляет сборник - опять же понятно: литературное производство, как и всякое другое, должно быть безотходным, особенно в нынешние времена. Удивляет другое - попадание этого сборника в шорт-лист премии "Большая книга", которая позиционируется её организаторами едва ли не как главная отечественная литературная награда. Неизбежно возникает вопрос о критериях отбора кандидатов в лауреаты - а следовательно, и определения победителей. Что здесь главное: художественный уровень произведения, масштабность затрагиваемых в нём проблем, яркость воплощения замысла или же принадлежность автора к кругу "своих", к определённой литературной тусовке?..
Иосиф и его клоны
ПИСЬМА В ТИБЕТ
Письмо второе
Продолжаем публикацию "писем" Кирилла АНКУДИНОВА о современной русской поэзии, начатую в "ЛГ" N 26
И снова здравствуй, мой тибетский друг. Тебя, конечно, интересует, как нынешняя литсреда относится к Иосифу Бродскому - по-прежнему почитает ли она его, считает ли Бродского "последним гением двадцатого века" или, напротив, разочаровалась в нём?
Видишь ли, я полагаю, что гениальности как объективной данности нет вообще (если только речь не идёт о единственных в своём роде создателях национальных литератур - таких как Пушкин или Гёте).
А что же есть? Есть субъективная данность. Есть личные вкусы и пристрастия. К примеру, мне кажется, что поэт Юрий Кузнецов гораздо лучше поэта Бродского; по твоему же мнению, Бродский превосходит Кузнецова на много порядков. Мы так и останемся при своём: я не смогу переубедить тебя, ты не сумеешь изменить мои взгляды.
И ещё есть работа социокультурных механизмов, заставляющая читательские массы самоидентифицироваться с тем или иным поэтом и возносящая стихотворцев-счастливчиков на недосягаемые высоты. Она может быть как долговременной, так и кратковременной, скоротечной; и тогда мы с высоты своей эпохи удивляемся - чем эдаким поразил публику 80-х годов XIX века несчастный Надсон.
Вот потому меня немного напрягает любить поэтов, которых сейчас любят все. Я обожаю наслаждаться стихами никому не известных авторов, ибо это моё наслаждение не омрачено ревностью к бездумным рычагам социокультуры
Бродскому подфартило как никому; его подхватило и вознесло восходящими социокультурными потоками что твоего ястреба над Гималаями. Дружба с Ахматовой, арест, суд, ссылка, высылка из Советского Союза, наконец, Нобель
Замечу, что пора перестать лицемерить и обманывать себя: Бродского арестовали, судили и сослали отнюдь не за то, что он не работал и считался тунеядцем. Даю тебе совет: спустишься на равнину и зайдёшь в Интернет - набери в любой поисковой системе две фамилии - "Бродский" и "Шахматов"; получишь исчерпывающую информацию о "деле Бродского" и о его настоящих истоках. Ведь будущий нобелевский лауреат чуть самолёт за границу не угнал
Скажу ещё: Нобель Нобелем, а последнюю (и главную) причину сверхпопулярности Бродского в 90-е годы никто так и не назвал ни разу. Лирический герой Бродского - патриций, меланхолически взирающий на руины. Чего-чего, а руин в те годы было много, и, чтобы сохранить нервы и здоровье, на них лучше было глядеть элегически. Творчество Бродского стало недорогим седативом, помогающим интеллигентам спокойно пережить шок от разрухи 90-х.
Масштабы моды на Бродского в 95-м году (и особенно в 96-м - сразу после его смерти) были таковы, что я затрудняюсь их охарактеризовать. В то время Бродскому подражали едва ли не все - даже те, от кого это было малоожидаемо, к примеру Олег Чухонцев. Кое-кого Бродский "раздавил" навсегда; к счастью, не Чухонцева, но очень ярко начинавшего Юрия Арабова - безусловно. В 96-м году волна бродскомании докатилась аж до "Нашего современника": я впервые увидел на его страницах стихотворение с характерно бродской интонацией и бродским лексиконом. Надо сказать, в "Нашем современнике" до сих пор попадается такое; например, в N 4 этого журнала за нынешний год была опубликована посмертная подборка Андрея Голова, хорошая и умная - но ведь не без влияния Бродского.