Владимир Вячеславович не видит совсем ничего, он выпускник этой школы. Окончил Московский психолого-педагогический университет и работает там заведующим лабораторией технических программных средств обучения студентов с нарушениями зрения; здесь, в школе, он совместитель. Ему есть что рассказать о проблемах адаптации и трудоустройства инвалидов.
— Москва финансирует 10 мест в МППУ — для студентов с ДЦП, колясочников и инвалидов по зрению. А если человек хочет поступить в другой вуз, например в Бауманку? Его, конечно, возьмут, но чисто технически незрячий не сможет там учиться.
Да и всем ли инвалидам необходимо высшее образование? Ну получил он его, а дальше куда? Раньше Всероссийское общество слепых всех трудоустраивало, а сейчас работы инвалиду не найти. И очень часто он идёт в университет не от большой любви к знаниям, а от безвыходности. Проблема трудоустройства просто оттягивается ещё на пять лет.
Помните, была когда-то такая система в Аэрофлоте — СИРЕНА? Звонишь по телефону и получаешь полную информацию по какому-нибудь рейсу. Её предоставляли слепые — шесть или девять человек, очень хорошо работали, держались за место. Сейчас этих мест нет.
Создаётся по инициативе московского правительства «Колл-центр» — организация, которая занимается рекламой и опросами по телефонам. Сейчас там тоже работают слепые — но что будет, когда дотация Москвы прекратится? А ведь на инвалидах — слепых, колясочниках, людях с ДЦП — могли бы все наши телефонные службы держаться. В интернет-магазинах инвалиды тоже могли бы работать, но…
Сейчас почти нет предприятий с местами для незрячих, и самое главное, нет средних профессиональных учебных заведений для них. Есть в Курске музыкальное училище, куда принимают слепых, и в Кисловодске училище для массажистов. И всё! Человек, окончив нашу школу, или сидит дома, или, пытаясь как-то продлить своё социальное существование, идёт в МППУ. В прошлом году 10 из наших 18 выпускников поступили на факультет программирования не потому, что так сильно любят информатику, а потому, что больше некуда. Реально хорошо работать будут 2–3 человека, но остальные-то не виноваты. Так же и с музыкантами — в профессию могут пробиться только очень большие таланты при очень счастливых обстоятельствах.
Насчёт «равных возможностей» можно сказать: здесь всё точно так же, как и в других областях нашей жизни. Вот, например, звуковой светофор: он есть, стоит на нашей улице, но, во-первых, надо кнопочку нажимать, во-вторых, он включается в 8 часов 15 минут — сигнал громкий, беспокоит людей, — а многие учителя приходят раньше. Есть проект светофора, звук которого зависит от уровня уличного шума: тихо ночью — чуть слышен, днём на улице шумно — он громко звучит. Такой светофор дешевле, чем тот, что стоит сейчас, и мог бы работать круглосуточно, но серийно выпускается почему-то другой, тот, который надо включать и выключать.
Вежливая девушка — я не очень понимаю, видит она или нет — провожает меня к выходу. Шумит искусственный водопад. «Столовая! — проносятся мимо, радостно крича малыши, уцепившиеся «паровозиком» за учительницу. — Следующая остановка — раздевалка!» И выкатываются во двор, в золотистый октябрьский день.
Значит, так, думаю я по дороге к метро: нужны ясельные группы для незрячих, группы дошкольной подготовки, профтехучилища, дающие посильную и востребованную профессию, и рабочие места. На улицах нужны средства адаптации — объявления, выполненные по Брайлю, звуковые переходы и остановки, специальные дорожки и пандусы… А ещё нужно, чтобы рождалось меньше больных детей. Чтобы сильные и богатые заботились о беззащитных. Чтобы никто не говорил другому: «Это ваши проблемы!»
15 октября мы отметили День белой трости — напоминание о том, что в мире существуют слепые. Но они существует и в другие дни. И не только в Год равных возможностей.
Карина ЗУРАБОВА
Инвалидность — не приговор
Человек
Инвалидность — не приговор
СОКРОВЕННОЕ
Но общественное мнение — штука инертная
Так случилось, что мои родители были инвалидами: мама из-за врождённого порока сердца, отец — с тридцати лет по системному сосудистому заболеванию. Посещение больниц и нередкие вызовы «скорой» стали составной частью моего детства. И проблемы инвалидов — или, как теперь рекомендуется говорить, «людей с ограниченными возможностями» — я знаю не понаслышке.
Возможно, это длинное словосочетание более политкорректно, ибо дословно «инвалид» — это «негодный», а признать «негодными» своих родителей не могу не только я: мама была ангелом во плоти — будучи сама сердечницей, согрела множество униженных и оскорблённых сердец, а после отца остались книги, учебники и благодарные ученики. «Люди с ограниченными возможностями» — более щадящее обозначение, хотя не все с этим согласны, ибо людей с неограниченными возможностями не существует. Но моя речь сегодня не об этом, не о словах — о жизни.
По некоторым оценкам, в России сейчас проживают около 15 миллионов инвалидов. И их жизнь многократно труднее, чем у здоровых людей. При этом, чтобы получить инвалидность официально, надо быть очень здоровым человеком — столько беготни и выстаивания предрассветных очередей за талончиками к нужным специалистам; с другой стороны, инвалидность, увы, как и всё нынче, можно купить.
История знает разные типы отношения к инвалидам. У некоторых народов больных детей и стариков убивали или оставляли на голодную смерть. В книге «История безумия в классическую эпоху» (1961) знаменитого французского философа Мишеля Фуко прослеживается изменение дискурса по отношению к этим людям в Европе начиная со Средневековья. Социальная и физическая изоляция прокажённых дополняется изоляцией «безумных», причём в эту категорию относили и тунеядцев, и преступников, и извращенцев, и больных венерическими заболеваниями, и собственно помешанных — практически любых других особенных — если их не успевали просто сжечь как ведунов и ведьм.
В XV веке их сажали на «корабли безумцев» и отправляли в открытое море, так что «корабль дураков» — вовсе не метафора. В XVII столетии открылись «дома умалишённых», и туда попадал всё тот же контингент. Условия содержания людей там были чудовищные. К концу XVIII века в обществе артикулируется идея о том, что безумие — это то, что противоположно Разуму: то была эпоха Просвещения, создавшая культ рацио в собственном понимании того, что такое разум. И только в XIX веке безумие признаётся психическим расстройством, т. е. болезнью, которую надо лечить. Основным методом «лечения» признавалось насилие: от железных прутьев на окнах, замков и смирительных рубашек до препаратов, превращающих больных, по народному выражению, в «овощ». При такой позиции казённой медицины в народе, вопреки ей всё же сохранялось человечное отношение к инвалидам — хотя и издеваться могли, и дразнить, но настоящее здоровое отношение, отношение сострадания, не исчезало никогда. Недаром у нас канонизировали Матронушку, ставшую совсем недавно чрезвычайно почитаемой московской святой. В жизни, как говорят, была она безрукой и безногой, а сама вылечила и помогла встать на ноги многим и многим…